Она сначала не поверила. Я тебе просила об этом, ты отказал. Ты сказал – «нет». А потом Тура посмотрела в сияющие неприкрытой радостью глаза деда – и поверила. И вспомнила утро. Разговор. Раскрытая салатовая коробка.

Комната стала медленно вращаться вокруг девушки. И она медленно опустилась на стул.

- Тура, детка, что случилось? – профессор Дуров принялся бестолково хлопотать вокруг внучки. – Разволновалась? Понимаю, это такое событие важное для девушки! Сейчас, я тебе водички принесу.

- Дед, сядь, прошу,  - едва смогла выговорить она. Комната по-прежнему вращалась. Даже две комнаты. Вокруг нее, накладываясь одна на другую, смешиваясь и просвечивая, кружились две комнаты – кабинет деда и комната Степана. И поверх всего летела зеленая коробка. Размер сорок пятый.

- Тура… - Павел Корнеевич сел напротив. И теперь смотрел встревожено. – Давай все-таки водички принесу. Может чайник поставить? Или давай вот что! Мне Степа на Новый год коньяк подарил. Давай-ка выпьем по пятьдесят грамм,  девочка моя. Есть же что отметить! Степа на тренировке, наверное, еще?

Она начала раскачиваться взад-вперед. Вращение вокруг никак не прекращалась. Есть что отметить, да.

Поминки.

Из глубин памяти стало подниматься что-то совсем холодное и страшное. Пьяные окрики отца и молчаливые тетки, холод, казенные улыбки людей в приюте в Вадсё. Тура замотала головой, но оно все прибывало, как вода на полную луну. Травля в школе  - пинки сзади, обидные прозвища, спрятанные вещи. Звяк-звяк,  сахарница на самом краю стола. И стол за пять тысяч евро, боль в стянутых руках, сухость от кляпа и вязкая густая паника. А потом пришел он и спас. А она что? А она вон что…

Захотелось завыть – не закричать, именно завыть – страшно, громко, на пределе голосовых связок. И только совершенно ошалевшие глаза деда напротив остановили. Как-то остановили.

- Извини, дед, не сегодня,  – сказал чей-то чужой голос ее ртом. - Кажется, я подцепила вирус в поездке. Заболеваю.

- Конечно-конечно! – облегченно выдохнул Павел Корнеевич. Тура как-то отстраненно заметила, что дед тоже бледный. Так, ей надо его беречь. Ей надо с ним про госпитализацию поговорить.

Нет, не сегодня.

- Ты в кровать ложись, а я тебе чаю с вареньем сделаю, - предложил Дуров.

Как в детстве. Совсем как в детстве. Только сейчас все не так. Чай он ей сделает, ага. С его-то тремором.

- Не надо, - полупарализованным лицом даже получилось улыбнуться. – Ты не переживай. Степа скоро придет, он мне чай сделает.

На правах жениха, ага.

*

Она легла на пол. Или, точнее упала. Сначала скрючилась, потом, наоборот, раскинулась на спине. На том же месте и так же, как тогда. Когда он любил ее в этой комнате.

Люби-и-ил.

Иначе не было бы этого разговора между дедом и Степой.

Ей надо было всего лишь подождать. Всего лишь подождать. А она сегодня утром сделал себе показательное харакири.

Уснула Тура через два часа, там же, на полу. Ковер под головой промок, лицо отекло, носом было уже невозможно дышать.

Она оплакивала сразу все. В глухой тоске и робкой надежде, что завтра станет хоть самую капельку, но легче.

Но следующий день стал подтверждением расхожей и циничной фразы: «Вам кажется, что вы достигли дна. И тут снизу стучат».

Назавтра снизу постучали. Точнее, позвонили.

‍​

‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌

‍

Кадр тринадцатый. - Кто с тобой путешествует? - Никто.

В представлении не нуждается.

К полудню следующего дня Тура приняла решение об увольнении. Пока руки были заняты привычным делом, а губы что-то видимо беспечно отвечали и объясняли клиенткам, голова напряженно работала. Голову надо было обязательно чем-то занять. И Тура подкинула ей задачку. К двум часам решение было принято.

Да, это очень хорошее место, почти на Невском. Статус, цены – и все это отражается на уровне оплаты труда. Да и от дома - полчаса  на автобусе. Но перспектива дальнейшего общения с хозяйкой салона была немыслимой. Как с ней говорить, смотреть? Если при этом Тура будет обязательно вспоминать… Вспоминать то, что разломало ее жизнь напополам. И оставило ее на обломках. Невозможно и думать о том, как собрать эти обломки в некое подобие цельной конструкции, если каждый день ей будут напоминать о собственной подлости и предательстве.

Теперь, когда решение принято, остается только претворить его в жизнь. Уведомить хозяйку и обговорить условия увольнения.  Тура как могла мило улыбнулась клиентке и, повинуясь смутному импульсу, черкнула  на клочке бумаги свой сотовый. Эта дама обслуживается у нее уже второй год и, кажется, довольна. Надо попробовать забрать хотя бы часть клиентской базы. Мало ли. Не все решает место, аппаратура и косметика. Ее руки тоже что-то значат – это Тура знала точно.

Перерыв в десять  минут – чтобы произвести необходимые гигиенические процедуры на рабочем месте. Этого времени хватает впритык, но простоев хозяйка не терпит. И все же Тура решает проверить телефон. А там – одиннадцать непринятых от Елены. Никогда ранее не баловала ее мать таким вниманием. Что пришло в ее вздорную голову? Какая-то пустяковая проблема, с которой Елена не в состоянии справиться сама? Вполне возможно. К черту тогда Падлну, пусть ждет до вечера. Но в этот самый момент на экране отобразился двенадцатый входящий. Да чтоб тебя, настырная какая. Тура посмотрела на часы на стене. Запас времени небольшой, но есть. В зеркале под часами  отражалась она сама. Рабочий  костюм позитивного розового цвета лишь оттенял нездоровую бледность лица, отечность и полопавшиеся капилляры. Сапожник без сапог. За такой внешний вид ее определенно ждет нагоняй, ну да не все ли теперь равно. Двенадцатый звонок на экране прекратился, чтобы тут же инициировать тринадцатый. Ну прямо невтерпеж. Левой рукой Тура потянулась в тумбочку за чистым бельем, а правой приняла тринадцатый.

И тут снизу постучали.

*

У Елены была истерика. Мать то переходила на громкие бессвязные вопли, то вдруг затихала и сидела, раскрыв рот. Управляла всем Лилия Донатовна. Именно она встала навстречу Туре, похлопала по плечу.