– Давай перекурим, – сказал Михаил, – ты много работаешь – и совсем без перерывов, так нельзя! Перекурим, поговорим!

Я понял, что ему что-то надо от меня; интересно чего, если невзирая на мое открытое презрение к нему он таки решил со мной разговаривать, значит, что-то совершенно неординарное должно было родиться в его шишковатой голове! Ну, ну, послушаем…

– Чего тебе надо? – грубо спросил я его.

– Давай покурим и поговорим, – простонал он, выпуская притворную улыбку на своей маслянистой морде.

– Сразу говори, чего надо! – рявкнул я и шлепнул побольше цемента на трещину в стене. – Выкладывай!

Михаил заулыбался. Покрутил головой.

– Хорошо ты меня знаешь. Вот приятно с таким человеком. В доску свой. И ходить вокруг да около не надо. Сразу к делу. Так вот, я решил разводить птицу, – начал Потапов, и я чуть не расхохотался: и стоило из-за такой чепухи влезать в башню! – Не смейся! Это дельное занятие. Сам что будешь зимой жрать? А я утку! Они так недорого стоят, сейчас маленькие, жрут что попало, если взять сразу штук тридцать, всю зиму можно только на утятине держаться!

– Бог в помощь! – крикнул я на него, поборов желание сплюнуть.

Но он влез по пояс, торчал из пола передо мной, мешая приступать к работе.

– Видишь ли, там, я думаю, можно, да я просто уверен, можно сбить цену. Потому что кое-кто, я видел, не по бумагам покупает, а как свои…

– Что значит как свои? Что ты плетешь? Кому ты свой в Дании?

– Да блин, дай сказать! Я ж те говорю, если, может, ты поедешь с нами, поговоришь по-датски, объяснишь, что мы свои, что живем тут, понимаешь, будем каждый год покупать, может, он продаст, ну не как этим, в город, кто отчитывается, а по-черному, без налога… Заодно я корму куплю тоже побольше, всяко у них дешевле, чем в городе заказывать…

Меня разобрал смех. Я бросил кельму, выкурили джоинт, поехали на ферму. Заодно в магазин меня завезли, затарился. Птичник оказался настоящим троллем. Горбатый, бородатый и с бельмом. Я все понял: с таким не договоришься. За крону удавится. Дохлый номер. Но Михаил настаивал. Он встал передо мной, именно передо мной, уставился на меня и грозно говорил то, что я должен был сказать птичнику, а я, отвернув от Мишки голову, чтоб слюни не летели, вежливо все переводил старику. Но тролль не купился на мои улыбки и вежливо склеенные фразы. Он же не дурак, он видел, как говорит Михаил. А того распирало. Как только начали торговаться, Михаил посинел, принял очень грозный вид, у него на губах выступила пенная кайма, глаза налились кровью. Он смотрел на меня и даже закатывал от ярости глаза, когда я ему передавал насмешливые ответы несгибаемого старика. Когда в седьмой раз птичник с язвительной насмешкой сказал: «Передайте этому глупцу, что я не стану сбивать цену, и пусть катится куда хочет, я ему вообще ничего не продам», Михаил, не дослушав ответа, сказал:

– Тогда передай ему, что, если он в последний раз отказывается сбить цену, мы у него ничего не купим, и весь Хускего у него не станет больше никогда ничего покупать, и у его детей тоже!

На это старик залился хохотом и ответил:

– Ну и отлично! Не надо! Не надо! У меня достаточно покупателей и без дураков из Хускего, которые никогда прежде ничего у меня ни разу не купили! И еще: у меня нет детей! Так что пусть катится куда хочет!!!

Михаил все-таки купил где-то уток, украл несколько мешков корма. Я видел, как воровато они прятали корм, землю в целлофановых пакетах и большой мешок стирального порошка, которым, как позже выяснилось, было запрещено пользоваться. Когда Патриция и Жаннин увидели его жену с порошком, они стали ей объяснять, что это не экологический продукт… таким порошком стирать в Хускего нельзя… У нас тут грунтовые воды совсем плохие, добавил мистер Винтерскоу, когда и до него дошло, необходимо стирать только экологическим порошком, который стоил в два раза дороже. Мария пожаловалась Мишке, случился небольшой конфликт, вслед за которым последовал другой: утки вторглись в сад Клауса и поели гиацинты. Клаус пришел и пожаловался на это, заметив между делом, что металлический желоб, который Михаил приспособил у себя во дворе в качестве поилки для птиц, на самом деле является писсуаром.

– Видишь ли, Мишель, во время фестиваля очень много гостей, и они мочатся где попало. Так вот, чтобы они не зассали все вокруг, мы устраиваем временные туалеты. Видишь, те сараюшки? Это туалеты. А это, – указал он на металлическую поилку, из которой пили воду утки Михаила, – это на самом деле писсуар. Так что верни его на место, будь добр. И сделай так, чтобы утки не влезали в мой огород. У меня там растет марихуана и еще кое-что, кое-что такое, что, если утки съедят, непременно взбесятся и всех вокруг перекусают.

Все это вывело Михаила из себя. Я видел, как он гневно матерился, выбрасывая возле туалетов писсуар. А затем сколотил большой забор вокруг своего дома – каждый гвоздь с матами! Выкрасил в отвратительный желтый цвет. Все жители Хускего оскорбились. Это было неслыханно. Забор в Хускего! В два метра высотой! Такого никогда еще не видали! Да такой мерзкий! Желтый!

Ко всем этим мелким конфликтам добавился небольшой инцидент. Как-то мистер Винтерскоу услышал сильный шум сверла в замке. Он вспомнил, что не отдавал приказа начинать каких-либо сверлильных работ в замке, пошел проверить, что это такое. Там он никого не застал. Обойдя весь замок, никого, кроме литовцев, не нашел, зато увидел, что в главном холле, где должен был проходить семинар, на стене напротив камина, где обычно ставят кафедру, висела большая картина, на которой было изображено что-то вроде подковы.

– Что это за мазня?!! – вскричал мистер Винтерскоу на литовцев (позвали и меня). – Я вас спрашиваю, кто это повесил?

Те не знали, что это, откуда взялось, «мистер Винтерскоу, само, наверное, материализовалось, кто ж его знает, что тут происходит в этом чертовом замке… Женя, скажи ему, что мы не знаем… устали… перекурили… голова у всех болит… вчерашнее похмелье сказывается…». Я предположил, что, судя по стилю, картина могла быть Михаила Потапова. Пошли к нему вдвоем. Стучались в ворота. Старик взбесился: калитка на замке! Как это? Хозяин земли не может войти во двор, который на его земле! Кто разрешил замок вешать?

Вылез сонный Михаил. Старик потребовал от него признания: чья картина? Швырнул картинку на землю.

– Это же подарок! – воскликнул он, подпрыгнув на месте, бережно поднял. – Вам, мистер Винтерскоу, моя картина в подарок. Называется «Вечность». Тут изображен замок и подкова – символ русской вечности – на удачу, мистер Винтерскоу!

– Кто разрешил сверлить стену в Большом холле? Я вас спрашиваю! Кто-нибудь разрешал вам сверлить стену в Большом холле?

– Есть такая русская традиция – вешать подкову на дверь, на удачу, – сказал Мишка, – так как я решил, что просто так в таком замке вешать подкову было бы не очень красиво, я написал картину, которую и решил повесить…

– В Большом холле будет проходить семинар! Се-ми-нар! В стенах ничего не сверлить! У нас очень чувствительные стены! Могут пойти трещины! Понятно? И картинки там неуместны!