Письмо было от того самого бойфренда, из-за которого в свое время я начала терапию шопингом. Но это не было письмо типа «Дорогая Алекс» — это было письмо, полученное спустя много лет после того, как он признался мне, что был не прав. С ума сойти, верно? Должна ли я была почувствовать себя оправданной? Или отомщенной, сознавая, что все эти годы он тосковал по мне, уже намного позже того, как я смогла пережить разрыв с ним (с помощью нескольких ключевых покупок)?

Пожалуй, нет.

Главным образом его послание напоминало о том, какую боль может причинить любовь. Оно предупреждало меня не бросаться в этот омут без оглядки. И в данный момент я знала: это было то напоминание, в котором я отчаянно нуждалась.

Не помню, как добралась ночью до кровати, но каким-то образом, когда телефон разбудил меня опять — на следующее утро, я обнаружила себя на простыне в рубашке от своей фланелевой мужской пижамы. Шкатулка была открыта и стояла на кровати сбоку; когда я перевернулась, чтобы достать телефон, то обнаружила, что заснула прямо на своем ученическом кольце. Боже, на щеке отпечатался знак отличия колледжа, как раз ниже расцветшего прыща!

— Черт побери, — выругалась я вслух, хватая трубку. — Алло?

— Алекс, это Лола! Я получила жуткое сообщение от Бартоломе, позвонила Жаку, он сам не свой, я по-настоящему начинаю беспокоиться. Что нам делать, Алекс?! — И затем наконец выдох.

— Лола? — произнесла я нетвердо. — Не могла бы ты повторить все еще раз, только с паузами, пожалуйста? Кстати, который час?

— О, не знаю, без четверти семь или что-то вроде того, так что же нам делать? — Ее голос, казалось, становился громче с каждым словом.

— Гм, переведи дух, пожалуйста. Что ты сказала про Бартоломе?

— Бартоломе, да! Он прислал эсэмэску посреди ночи, действительно странную, вроде он ждал, пока не узнал, что я не собираюсь отвечать по телефону, чтобы оставить сообщение. Прямо как какой-нибудь мой бывший бойфренд…

Несмотря на тревогу в голосе Лолы, я услышала, как она хихикнула.

— Так или иначе, он сказал, что перезвонит, и еще он сказал что-то непонятное про какое-то известие о Луисе-Хайнце, чтобы не беспокоились. Но я беспокоюсь! Потому что я позвонила Жаку, думая, что он должен иметь известия от Луиса-Хайнца, если уж Бартоломе что-то знает, но нет! Он не знает! До сих пор ничего не знает.

— Ты разговаривала с Бартоломе?

— Нет, я пыталась дозвониться по тому номеру, который определился в моем телефоне — но это не его обычный номер! — однако он отключен.

— Он такой же неуловимый, как и Луис-Хайнц? — Я начинала интересоваться этими перуанцами.

— Нет, Бартоломе не такой, — ответила Лола. — Он всегда был надежным, поэтому это действительно странно. Однако я пригласила его на показ сегодня, поэтому надеюсь, мы сможем поговорить с ним там. — Казалось, ее голос умолк, потом я услышала, как она отдает приглушенно какие-то указания любовнику в глубине комнаты. — Извини, но говоря о… Боже, уже почти семь. Мне лучше поспешить. Стилисты беспокоятся. Увидимся на показе.

Я положила трубку и перевернулась на кровати. Я удивлялась, что могло произойти с Бартоломе? Потом подумала: «Люди, я устала…» Если бы могла поспать еще хоть пару часиков…

В ту секунду, когда моя голова упала на подушку, телефон зазвонил опять. Гр-р-р… Оставаясь недвижимой, только протянув левую руку, я схватила трубку и, держа как можно ближе к лицу, закрытому спутанными волосами, драматично вздохнула:

— Лола, что еще?

— Алекс, где ты?! — произнес слабый голос, искаженный плохой связью.

— Кто? — Прошло добрых три секунды, прежде чем я сообразила, кто это. И как только сообразила, в тот же самый момент вспомнила кое-что действительно, по-настоящему очень важное, чего никак не предполагала забыть.

Это была моя мама. Которая приехала в Париж на выходные.

— Мама! О, мой Бог! Где ты?!

— В аэропорту… Алекс, ты не собираешься заехать за мной?

— Э-э…

Моя мама, приехавшая оттуда, где люди подъезжают на машинах знакомых, чтобы добраться до собственных автомобилей, не могла привыкнуть к тому, что в таких местах, как Нью-Йорк, Лондон и Париж — собственно говоря, там, где ее дочь провела большую часть лет после окончания колледжа, — люди обычно пользуются такси.

— Мам, извини, я думала, что сказала тебе, что мне будет сложно взять машину и заехать за тобой из-за работы и прочего… Не могла бы ты взять такси?

«Черт, разок мне действительно пригодилась бы тачка с шофером».

— Ладно, думаю, справлюсь, — вздохнула мама. — Я только хотела удостовериться, что ты не застряла в какой-нибудь дорожной пробке или что-нибудь еще. Адрес гостиницы у меня есть.

— Хорошо, что ты бегло говоришь по-французски, правда, мам? — Я преувеличила ее языковые навыки, которые не использовались уже лет тридцать, сознательно подольстившись в надежде, что это поможет.

— Да, ты права, дорогая.

Я улыбнулась:

— Мамочка, скоро увидимся. Я в номере пятьсот четыре.

— До встречи, — отозвалась она. — Мне не терпится принять горячий душ! Что за ужасный полет…

— Хорошо, мамочка, пока!

Дерьмо, дерьмо, как же я могла забыть? Как я могла забыть, что МОЯ МАМА прилетает? О Боже! Что делать? В моем номере бардак, и, Боже мой, у меня ведь свидание этой ночью! Я остановилась и прислушалась к себе. Не возвратилась ли я на десять лет назад? Сделала ли я уроки, помыла ли за собой тарелку? Хорошо еще, что это не была школьная ночь.

В моих апартаментах была вторая спальня, которая имела отдельный вход, но ванная комната между обеими спальнями была общей. И тут мне пришло в голову, что в номере нет ни одного чистого полотенца. Я немедленно позвонила в бюро обслуживания — который час, семь? — и попросила срочно убрать. Мама прибудет в течение часа, вероятнее всего, поэтому мой собственный горячий душ мог подождать.

Я не видела родителей уже месяцев шесть, и предполагалось, что этот уик-энд пройдет, как в детстве. Лола устроила для моей мамы еще одно место в первом ряду рядом с моим на показе у «Диора», а еще мы запланировали изрядное количество времени для шопинга в субботу. У нас даже было назначено время для покупок от-кутюр у «Шанель». Наш папочка наивно полагал, что мы лишь собираемся поглазеть на витрины. Но у мамы были другие намерения.

— С собой это не унесешь, — сказала бы она мне бодро, особенно теперь, когда благополучно удалилась отдел (слишком рано, как она имела обыкновение сообщать об этом любому при встрече) и успешно управляла семейными инвестициями. — Наверняка очень приятно быть похороненной в одежде от-кутюр.

Мама, без сомнения, заслужила это. В конце концов, это была женщина, которая отстранилась от школьных дел в возрасте двадцати четырех лет, после замужества, произведя на свет одну за другой мою сестру и меня. А когда мы пошли в школу, мама снова начала работать в банке. В детстве я, естественно, думала, что она получала от людей чеки и давала взамен мелочь в виде двадцаток и сидела в одной из таких будок, сквозь которые все проезжают на машинах и которые снабжены прохладными пневматическими камерами, издающими смешной звук, наподобие «пффвууаак». Во всяком случае, она не была одной из тех лицемерно заботливых, равнодушных мамочек, которых я видела на коммерческом ТВ, нет, — она каждый вечер готовила обед, и убирала дом, и заботилась о трех малышах: моей сестре, мне… и моем беспомощном в хозяйственном отношении папочке.