Мальчишка-корел молча полосовал лесной серозем длиннымохотничьим ножом, готовя могилу. Когда подошёл Ратша, он не повернул головы.

Ратша откинул плащ с лица умершего, оглядел спокойные ивроде бы даже насмешливые черты. Насмешливые оттого, что этот воин ни в жизни,ни даже в смерти так и не признал себя побеждённым… Ратша нахмурился. Ведал же,что знакомец был перед ним – ладожанин из Вадимовых гридней, – а признать,сколько ни старался, не мог. Мешала отросшая борода, мешали спекшиеся повязки,следы ран и сама смерть, всегда меняющая лицо.

Ну добро! Ладно с ним, с именем, все видели, этот доблестнобился, тяжкий стыд бросить непогребенным такого врага. Ратша протянул рукупоправить ему разорванный ворот и тут приметил на шее мертвого драгоценнуюгривну крученого позолоченного серебра: ещё куда получше той, что князь Рюрик подарилнакануне ему самому.

– Вот как! – удивился он вслух. – Да тут мужнепростой!.. Что же он на телеге-то ехать не захотел, жив был бы теперь!..

Люди подходили один за другим – и победители, и полон. Лишькорел всё так же работал, не глядя по сторонам. Ратша покосился на него иприпомнил, что эти двое ещё вчера были неразлучны: хоробр-словенин, елетащивший ноги лесной тропою, и мальчишка, всё оберегавший, всё подпиравшийвоина угловатым плечом… Ратша нагнулся и за шиворот выволок корела из ямы.

– Это кто умер ночью? Как величать? Белобрысый волчонокглянул исподлобья:

– А не скажу тебе!

Ратша не пожалел больной руки, приласкал парня сразу обоимикулаками – в лицо и в живот. Мог бы совсем вытряхнуть душу, но на первый разпощадил. Пелко свернулся комочком на траве-мураве возле его ног, стал кусатьслежавшуюся сосновую хвою, с хрипом размазывать зелень худой мокрой щекой… Ондаже не пытался подняться.

Ратша обвел взглядом полон, и всякий видел: начнешь перечить– уляжешься тут же.

– Кого хоронить думали, спрашиваю?

Никто не опустил перед ним глаз и не ответил. А ведь немогли не то что постоять за себя – даже убежать.

А пропади они все! Ратша с трудом усмирил в себеподымавшуюся ярость и пошёл к своему костру, неся покалеченную руку в здоровой:растревоженная рана возгорелась огнем. А не корел ли это изловчился полоснутьего в бою?..

Когда они пришли в Ладогу, с низкого неба сеялся дождик,совсем осенний, мелкий, печальный. Однако чьи-то глаза издали высмотрелишагавших опушкою леса, и весть быстрее птицы полетела со двора во двор: идут!Идут!.. Ибо многие, кто держал руку князя Вадима, кто ушёл с ним к Ильменюбогатства-счастья искать, оставили в Ладоге семьи. Вот и спешили навстречуженщины, загодя утирали слёзы, приглядывались на бегу – не видно ли среди полоненныхлюбимого жениха, брата, отца? Иным везло. Двое мужчин уже гладили по плечамплачущих жен, и заросшие лица кривились в неловких усмешках. Шестники с копьямиим не мешали. Сами все ладожане и с теми, кого привели, жили порою забор взабор. Случалась рать – и ратились честно. А после-то что кулаками махать?..

Пелко, в стольной Ладоге никогда не бывавшему, всё хотелосьиспуганно съежиться, спрятаться за спинами словенских друзей. Удерживался струдом. Это сколько же здесь было дворов, и каждый – что широкая поляна в лесу!Сколько добротных, красиво и по-разному отделанных домов! А народу,народу-то!.. Больше, чем весь род Щуки, даже больше, чем три таких рода,соберись они все вместе ради великой охоты. Мелькали перед глазами незнакомыелица – голова кружилась, звон поднимался в ушах!

Была в Ладоге и линнавуори – крепость против врагов, как жебез нее. Она высилась вдали, над зелёными травянистыми крышами, и оттуда ужешагали навстречу нарядные оружные люди, готовились честь честью принимать Ратшуи его молодцов.

Под ребрами время от времени прихватывало так, что толькодержись, однако о дубовом Перуне Пелко старался больше не помышлять; авосходило на ум незваное – зло гнал прочь и стыдился собственной трусости.Пусть их удавят, пусть зарубят топором, которым, как он слыхал от словен, самПерун побеждал небесного Змея!.. Что от оружия умирать, что у зверя в когтях,не едино ли? Не пожалеет боярин, что он, Пелко, в названых сыновьях у негоходил.

Пешцы-шестники, те, что стерегли их в дороге, тоже кланялисьродительским дворам, подхватывая на руки детей. Кажется, одного Ратшу невстречала родня, но вот и он высмотрел кого-то там, впереди, – ивыпрямился, красуясь на резвом коне, развернул плечи, упер руку в бедро: назагляденье хорош! А чуть погодя нагнулся и поднял, взметнул к себе на седлодевчушку-подросточка лета на два помоложе самого Пелко. Корел так и подобрался:ждал крика, испуганных слез… но она не забоялась улыбавшегося Ратши и не сталасердиться, когда он взял её за пояс, притянул близко к себе. Мало того – дажеруку положила доверчиво ему на плечо… И лишь глаза, серые, тревожные,продолжали обшаривать полон, ища кого-то и не находя. На краткий миг Пелконечаянно перехватил этот взгляд, и вдруг ужалило стыдом за оборванную рубаху,за голое грязное тело, видимое в прорехи! Даже сам удивился: да кто ещё такова,чтобы краснеть перед нею, с чего бы?.. Ратша что-то говорил девчонке,наклоняясь, касаясь усами её щеки… Ласково говорил. Потом накинул на неё свой широкийкожаный плащ, укрывая от дождя.

Пелко отвернулся от них, посмотрел вперёд и с тяжёлойдурнотной тоской подумал о том, что капище и деревянный Перун помещались,должно быть, в этой крепости, поближе к хранимой ими дружине… И что усы уПеруна, наверное, вправду были золотые, а лицо – как у Ратши… И вновь тёмнымсловом сам себя выбранил за трусость!

Вот съехались с вышедшими из крепости, и Ратша поднял рукунад головой:

– Здрав будь, Ждан Твердятич!

Воевода Ждан, которому князь Рюрик оставил город и половинудружины с наказом слушаться, как себя самого, всего более походил напоседелого, украшенного шрамами зубра. Не было в нём той стальной гибкости, чтоотличала Ратшу. На версту веяло от воеводы неподъемной, несокрушимой,медлительной мощью! Как дубовая палица рядом с острым мечом. Стоял воевода – нидать ни взять лобастый обомшелый валун, и голова в сивой гриве и такой жебороде росла прямо из плеч: мало не одинаков был Ждан Твердятич что в рост, чтов ширину! Только маленькие голубые глаза поблескивали из-под бровей, как из-поделовых лап, дружелюбно и вовсе не грозно.

Родился этот воин, как сказывали, в словенской земле, нодолго жил у варягов, женился на бодричанке и даже позднего единственного сынаназвал варяжским именем – Святобор.

Ратше слезть бы перед ним с коня да поклониться старшемупоясным поклоном!.. Но не слез, и воевода не осерчал – чего только не простишьза удальство такому молодцу.

– И ты здравствуй, Ратша! – прогудел онприветливо. – Ну, показывай, кого привел!

– Да простых ратников все, – отозвалсяРатша. – Был один муж нарочитый, да от ран умер в дороге, – Идобавил: – Князь велел, чтобы по уговору с ними.