– Все бы так удалы были, как ты! Я теперь дальше пойду,а тебе дело иное: ныне взятых назад в город сведешь…

Зимними глазами глянул на него Ратша.

– За что, княже, срамишь? А не так уж я и ранен, колиты о ране моей больше меня скорбишь!

Седой князь расправил пальцем усы.

– Не наказание тебе, но честь! Ты, ведаю, с бережениемдоведешь, у тебя не разбегутся. Да проследишь там, чтобы поступили с ними поуговору. Ступай!

Пленники, десятка полтора израненных бойцов, молча стояли исидели на вытоптанной, обагренной траве. Никто из них в бою не просил о пощаде,им подарили её непрошеную, за мужество в награду. Немного попозже всем позволятумыться и перевяжут, потому что отчаянный враг заслуживает заботы. Кто этого неразумеет, тому не для чего цеплять к поясу меч, всё равно толку не будет.Однако плен есть плен, и они жались друг к другу, ещё не остывшие, не отошедшиеот боя. Плечами подпирали ослабевших и без жалоб готовились принять своюсудьбу.

Ратша подлетел к ним соколом. Кто-то вздрогнул: сейчасвыдернет меч да примется рубить, тешась над безоружными. Ратша-оборотень таков,все его знали. Но он осадил белого коня, взметнув его на дыбы. И поднялся встременах.

– Есть тут кто именитый? Про тех телега приготовлена. ВЛадогу пойдём!

Пленники стали переглядываться, но вперёд никто не шагнул.Лишь один молодой парнишка, ясноокий корел, подтолкнул было плечом бородатогомужа, стоявшего в окровавленной словенской рубахе. Тот, безликий от ран, так икачался. Но сыскал силу твердо воспротивиться товарищу, не дал вывести себявперёд. Ратша и не заметил.

– Ладно! – сказал он. – Нету так нету,шагайте пеши! И вот после полудня они тронулись в неблизкий путь: Ратша наконе, пленники, телега с добычей и пешцы-шестники – для пригляду. Когдаскрылись из глаз, Рюрик повернулся к своему воеводе – как и Рат-ша, молодомулетами, но уже с сединою в висках, с пятнами ожогов на шее и лице.

– Что скажешь, Вольгаст? – спросил князь. –Вижу ведь, опять недоволен. За что не любишь Ратшу?

Варяг Вольгаст помолчал, гладя пальцами круглую пряжкуремня. Потом сказал так:

– Жесток он, княже, невмерно. Безжалостен. Да и слушаеттебя одного, Ждан Твердятич ему не указ. Вот и боюсь – беды не случилось бы…

Частые звезды ровно пылали в холодной небесной черноте:стояла, может, самая последняя ясная ночь перед осенними непогодами. Молодойкорел лежал под этими звездами и временами засыпал от усталости, но ненадолго:тут же вздрагивал, вновь открывая глаза, чудилось – зовут… Приподнимался налокте, силился разглядеть впотьмах лицо лежавшего рядом. У израненного воинаоба глаза прятались под повязкой и сипело в груди, но губы под усами оставалисьсомкнутыми: нет, не звал.

Корел привычно сворачивался клубочком на влажной леснойтраве и смотрел, моргая белыми ресницами, на далекие звезды. Вот приведет ихэтот Ратша в свой город Ладогу, и что тогда? Не иначе – убьют, принесут вжертву грозным словенским Богам. Сказывают люди, куда как горазды эти Богиполакомиться жаркой кровью молодых, сильных телом врагов…

Корельскому охотнику меньше других досталось в бою. Надодумать, его первого и подведут к деревянному Перуну, вытесанному из почернелойколоды, и страшный Бог грозы и войны наклонится над ним, заслоняя ясное небо. Истанет это последним, что увидят его живые глаза…

А потом его тело будет лежать где-нибудь в серой леснойземле, не покрытое ни крашеной берестою, ни деревянной крышкой, и никто не позаботитсякрепко связать его, чтобы Калма-смерть не сумела выбраться наружу и не сталаразгуливать по лесам и ягодным болотам… и плоть будет отпадать от костей, поканаконец вовсе не смешается с зелёными мхами, не прорастёт корнями деревьев итравы… И девчонка, которая могла бы ему улыбнуться, равнодушно пройдет мимо сбелым берестяным ковшичком для воды, с плетеной корзинкой для румяной морошки.И его бестелесная душа будет вотще шептать светлоокой, что это он, Пелко, лежитздесь в земле. Ей лишь покажется, что волосы тронул шаловливый лесной ветерок…

Ну как тут хоть раз не шмыгнуть носом от жалости к себе?

– Пелко!.. – внятно позвал лежавший подленего. – Пелко, спишь?

Корел взметнулся из полусна. Потянулся к соседу, осторожноположил руку ему на грудь?

– Звал, боярин? Худо тебе?..

Тот помолчал, тяжело дыша, потом прошептал по-прежнемувнятно:

– Ныне помирать стану. Не до Ладоги же тебе меня назакорках тащить.

Пелко так и отшатнулся сперва. Потом припал к товарищу,обнял:

– Я крепкий! Не в тягость мне!..

И говорил, говорил что-то ещё, а у самого сердце уже тонулов чёрном омуте пустоты, ибо знал: не стал бы тот заговаривать о последнем, еслибы не чувствовал – пришёл черед. Так-то вот – и не удержишь ни просьбами, ниласковым уговором, не поможешь никаким словом, кроме ведовского. Да ведь невышагнет бородатый кудесник из-за ближней сосны, не ударит резным посохом вгулкую земную твердь, отгоняя беду!.. Не сказка сказывается – быль совершается,и не оборвешь её, страшную, на полуслове, чтобы не пугала, не придумаешь самдоброго конца…

Боярин с натугой приподнял руку, пошарил впотьмах.

– Ты, Пелко, на-ка вот, возьми… прибереги пока.Доченьке передашь… Всеславушке… с собой мне дала… счастливое, говорила…

Он держал в пальцах тонкое серебряное колечко – как раз надевичий пальчик. Пришлось Пелко проглотить немужские слёзы и ответить твердо,по-охотничьи:

– Передам, боярин. Ты отцом мне был. Тот ловил воздухгубами.

– Водимой моей не проговорись смотри… Не хочу, чтобызнала. Всеславушку несмышленую жаль… кто ж её теперь-то оборонит…

Думал, наверное, что один корел его слушал. Не видел, какрядом приподнимались тени, – весь полон принимал его смертную волю. И нетолько они, но и воины-сторожа, кто не спал.

Пелко всё-таки не выдержал, захлебнулся слезами, что быломочи сжал кулаки:

– Я обороню!

– Ты. – усмехнулся боярин. Хотел добавить – самптенец ещё, в гнезде тебе, желторотому, сидеть, под крылом… Но сказать неуспел: умер.

Утром, задолго до света, Ратшу разбудил его конь. Фыркнулнад ухом, топнул копытом, и Ратша мигом оторвал голову от брошенного наземьседла. Не баловал мудрый конь, не проказить к хозяину подошёл. А не раз и недва было уже так, что чуял он ворога прежде всех сторожей!

Ратша огляделся. Серые сумерки едва рассеивали мрак, кострыдавно прогорели, однако опытный воин и в потемках понял почти сразу – опасностинет. Ратша поднялся и больше на слух пошёл туда, где устроили взятых в бою.

И немедленно угадал, отчего беспокоился конь. Один изпленников, высокорослый, могучий, лежал так неподвижно, как никогда не лежитникто живой. Вытянулся, приник измученным телом к ласковой мягкой земле – истоль крепко уснул, что даже плащ не колебался на широкой груди… Будто орел,которого жестокий охотник озорства ради разлучил с вольными небесами! Свистнулашальная стрела – и оборвался полёт, и в ужасе отпрянула осиротевшая высь, ихмелем-травой прорастают гордые крылья, распластанные в пыли!..