Респонденты Тупора особенно высоко оценивали готовность лечащего персонала пойти на нарушение рутинного распорядка и сделать для них что-то особенное, быть может, даже в нарушение правил. Это очень важная информация, свидетельствующая о том, что некоторые представители лечебного персонала совершают такие поступки, и о том, что некоторые пациенты оценивают такие действия как что-то позитивное. Отчасти это, очевидно, связано с тем, что такие поступки давали им возможность почувствовать, что их выделили как личность, поскольку нетрудно понять, что медицинский работник не может сделать такие исключения для всех, и это придает человеку чувство уверенности и приятное ощущение того, что ему действительно идут навстречу. Однако, когда отдельные люди, пренебрегая общепринятыми правилами, начинают поступать по-своему, в этом всегда есть что-то сомнительное. Это может стать началом чего-то замечательного, революционного, ведь многие великие и важные исторические события, имевшие прогрессивное значение, начинались с того, что какие-то отдельные личности решились, нарушив общепризнанные правила, испробовать новые пути. Но эти начинания могут обернуться и чем-то негативным, преступления и правонарушения тоже могут начинаться с того, что какие-то отдельные личности, несогласные с общепризнанными правилами, решали, что для них эти правила необязательны или что данная ситуация оправдывает незаконные действия. Возможно, в этом случае следовало бы ориентироваться на то, что нарушение совершается, исходя из интересов пациента, а принятое решение основывается на профессиональном выборе наиболее полезного для данного пациента метода лечения с учетом его согласия, выраженного непосредственно или опосредованно. Казалось бы, при соблюдении этого правила все должно быть в порядке. Однако врачи тоже люди, и даже психотерапевты могут иногда совершенно ошибочно оценивать ту или иную ситуацию. Одна из моих коллег рассказала мне, что как-то, когда у нее возникли проблемы с машиной, ее подвозил домой один из пациентов. Это было удобно для терапевта, которая без лишних хлопот добиралась после работы до дома, и приятно для пациента, у которого это событие вызвало ощущение собственной значимости: ведь он оказался нужен своему терапевту и, кроме того, благодаря совместной поездке получил добавочное общение со своим врачом. Однако вскоре моя коллега поняла, что такие поездки оказывают на нее слишком сильное влияние при принятии решений о том, как часто ей следует оказывать предпочтение данному пациенту перед другими при назначении терапевтических встреч и какими вопросами следует заниматься во время беседы с ним — в особенности в конце сеанса. После этого она нашла другое решение своей транспортной проблемы.

Из исследовательских работ в этой области также явствует, что терапевты, вступавшие с пациентом в сексуальные отношения, говорили, что делали это ради пациента, нуждавшегося в сексуальном подтверждении или страдавшего заниженной самооценкой. Между тем по данным исследования у 40 % пациентов, имевших сексуальные контакты с терапевтом, самооценка снизилась по сравнению первоначальным уровнем. 50 % страдают кошмарами и паническими страхами, а 80 % — испытывают чувство вины и мучают себя упреками. (Cordt-Hansen, Johansen 2006). Так что одно лишь мнение терапевта не является надежным показателем того, что те или иные методы оказывают на пациента благотворное действие.

У одной из моих лечащих врачей одно время были гибкие границы между частной жизнью и профессиональной деятельностью. Я бывала у нее в доме, иногда мы вместе проводили свободное время, я была знакома с членами ее семьи. Это было приятно, мне самой это нравилось, я получала от этого удовольствия, по крайней мере, на первых порах. Однако в наших отношениях не хватало определенности и ясности, и терапия смешивалась с квазидружбой. Ибо настоящей дружбы между нами никогда не было, для этого слишком велик был дисбаланс власти. Отношения между терапевтом и пациентом никогда не бывают равноправными, так как, хотим мы того или нет, у терапевта всегда будет больше власти, чем у пациента. На мой взгляд, в этом случае самое лучшее — открыто признавать, что такое неравноправие существует. Делая вид, что между врачом и пациентом существуют равноправные отношения, мы снимаем с себя формальную ответственность, в то время как неформальная власть по-прежнему сохраняется. Это часто может оборачиваться негативными последствиями, приводит к непредсказуемым последствиям, когда то, что должно было служить для положительных целей, может привести к разрушительным результатам. Вопреки первоначальному замыслу.

Кроме того, вступать в социальный контакт с психотерапевтом слишком легко, когда тебе это разрешают. Мой терапевт часто говорила: «Думая так, мы с тобой были правы». Мы вместе что-то понимали, мы вместе противопоставляли себя другим людям, которые не понимают. В глубине души я чувствовала, что это не так. Однако я принимала такую позицию, потому что так было легче всего. Ведь я так долго была отгорожена от всего мира. И, соглашаясь с ее утверждением, будто все остальные чего-то не понимают, я облегчала себе жизнь, отказываясь разобраться в своих страхах, которые не давали мне сблизиться с другими людьми. Я делала это сама, по своей доброй воле, потому что так мне было проще и удобней всего. Но я делала это, кривя душой. В перспективе это мне ничего не давало. Это не помогало мне снова вернуться в человеческий мир. Это не восстанавливало для меня сеть социальных связей и не восстанавливало моего Я. Естественно, что, в конце концов, мне пришлось порвать с психотерапевтом и самостоятельно поработать над тем, чтобы сблизиться со своим окружением. Без этого нельзя было обойтись, если я хотела двигаться вперед, и мне следовало бы решиться на это гораздо раньше. А теперь в придачу ко всему мне пришлось проделывать эту работу одной, без поддержки психотерапевта, ибо, начав рвать отношения, я должна была разорвать их до конца. Вначале я поддалась соблазну, ведь это выглядело так приятно, но из-за этого я потеряла время и не смогла усвоить важных уроков. К сожалению, так уж устроено на свете, что решения, которые поначалу кажутся легкими и удобными, со временем оказываются дурными. Читая данные исследования, я узнаю в них себя: 80 % опрошенных впоследствии упрекают сами себя. Я думаю, что нарушения предписанных границ могут вызывать впоследствии стыд, даже если они не затрагивают сексуальной сферы. В отношениях между людьми может возникать множество других проблем, а квазидружеские отношения при добровольном согласии могут заслонять от нас неравенство. В процессе психотерапии терапевт всегда обладает большей властью и потому должен нести ответственность.

Многие из моих пациентов обладают небольшой социальной сетью и ограниченным социальным общением, в этом отношении у них все обстоит так же, как и в других областях: например, у них бывают ограниченные экономические ресурсы. Однако, удовлетворение этих потребностей моих пациентов не является моей непосредственной задачей. Я не снабжаю своих пациентов денежными средствами, когда слышу от них, что они сидят на мели. Я помогаю им установить контакт с институтами страхования или с социальной конторой, где они могут получить денежное пособие или помощь в деле управлении своими финансами, если затруднения возникли на этой почве. Точно так же в мои задачи не входит удовлетворение потребности моих пациентов в дружеских связях, человеческом тепле и расширении их социальных связей. В этом деле я могу оказывать им опосредованную помощь, помогая найти контакты, а, главное, выясняя в беседах, чего им не хватает, что они желали бы найти, чего боятся и что мешает им действовать в нужном направлении. Мое дело не предлагать им готовую рыбу, а дать совет, как ее поймать.