Почти к тому же времени, что и клинопись, относится папирус, который изготовлялся из тростника, растущего по всему Нилу. Папирус не так долговечен, как глина, и постепенно разрушается, но в египетских пустынях можно до сих пор обнаружить фрагменты папируса, которые тысячелетиями хранили пески. С быстрым развитием письменности папируса стало мало, и в V веке до н. э. был разработан новый тип носителя – пергаментные манускрипты из кожи животных. Пергамента хватает примерно на тысячу лет. Кожаные изделия разрушаются быстрее, чем папирус, и порой рвутся, как знает каждый, у кого есть кожаная куртка или замшевые брюки.

Потом изобрели бумагу – еще более удобный для письма вариант: древесную массу можно превратить в кашу, выложить в форму для просушки, а потом нарезать на множество тонких страниц. Эта технология была дешевле любой другой, но ее продукция менее долговечна. Даже сейчас, когда прошло уже более двух тысяч лет со времени ее изобретения, бумага может протянуть в лучшем случае пятьсот лет, прежде чем пожелтеет и начнет обращаться в пыль. Даже использование солей металлов для того, чтобы бумага стала более долговечной и химически нейтральной, не гарантирует материалу бессмертия.

За последнее тысячелетие появлялись и различные региональные изобретения: в Юго-Восточной Азии применяли пальмовые листья, а у американских индейцев была распространена береста[10], но в целом человеческая цивилизация прежде всего пользовалась бумагой.

История книгопечатания пестрит фальстартами. Например, печатание с деревянных досок появилось в Китае примерно в 200 году н. э.[11], но в Европе его пришлось изобретать вновь, более чем на тысячу лет позже. Наборный шрифт тоже был создан и использовался сначала в Корее – за 200 лет до того, как его заново разработал Иоганн Гутенберг, традиционно считающийся изобретателем современного книгопечатания. Но это было не единственное открытие, подстегнувшее расцвет книжного дела в Средние века[12]. Гутенберг соединил многие изобретения – наборный шрифт, печатный пресс и краску на масляной основе. Сочетание всего этого и позволило преуспеть книгопечатанию в том виде, в каком мы его знаем.

Неизвестно, как он пришел к этим идеям и соединил их вместе. Честно говоря, мы не знаем даже, как Гутенберг выглядел. Самые ранние его изображения относятся уже ко времени после его смерти. Если не считать его изобретения, он являет собой почти полную загадку. Известно только, что как-то против него было возбуждено судебное дело[13]. Было бы замечательно, если бы Гутенберг или кто-то из его работников оставил записи о создании первых книг, но они ничего не писали или же их воспоминания не сохранились. Ничего не известно и о мастерской Гутенберга, но я думаю, что она выглядела примерно так же, как когда-то, до изобретения линотипа и замены свинцового шрифта фотографиями и цифровой версткой, печатались газеты.

Технология, которую использовал Гутенберг в 1450-е годы, была почти такой же, как та, по которой компания моего отца выпускала газету через пятьсот лет, во второй половине XX века. Когда я был маленьким, то по выходным часто заходил в редакцию отцовской газеты. Я видел огромные линотипы, которые выглядели помесью печатных машинок и церковных органов. Перегретые машины выпускали пар, а их усатые, по моде 1970-х, операторы сидели рядом в пропитанных потом футболках, работая с металлическим шрифтом.

Потом шрифт размещался на наборных столах и закручивался ключами. Каждая строчка газеты отделялась разделителями, а потом вся верстка отправлялась по огромной системе роликов в комнату, где с нее делалась отливка. Так получалась металлическая пластина, которую и использовали, чтобы напечатать текст типографской краской на газетной бумаге.

У сотрудников типографии были искореженные пальцы и пятна краски, которые оставались у них на руках, как вечные татуировки. Они не выпускали изо рта сигарету с того времени, как приходили на работу, и до четырех утра, каждый день печатая новости. В столовой они питались хот-догами и пончиками, а запах кислой капусты въелся здесь так же, как пятна типографской краски на стенах.

Мне кажется, что мастерская Гутенберга выглядела примерно так же: в ней люди с пятнами краски и шрамами от острого металла работали при тусклом освещении, вместе обедали в глубине помещения за темным столом, иногда пили пиво. В углу, может быть, какой-нибудь пес принюхивался к парню, спящему рядом после выпитого за ужином пива. В мастерской царил чад от ламп, кипящего льняного масла и котлов с расплавленным свинцом.

Можно было услышать звуки пресса, которые напоминали давление винограда; натужное дыхание работников, вращающих этот печатный пресс, скрип сырого дерева по металлу. Клочки книг и Библии валялись по полу, перемешиваясь со страницами календаря, на которых указывалось наилучшее время для кровопускания, или письмами папы римского, которые призывали поддержать христиан против турок. На полу лежали куски затвердевшего металла и литые строки. Эти строки отливались из особого сплава; все буквы были расположены в нужной последовательности и дожидались, пока их смажут краской и напечатают.

Как я представляю себе, мастерская делилась на помещения для литья расплавленного металла, для отпечатывания покрытых типографской краской форм на бумаге и для комплектов наборного шрифта, которым строчка за строчкой набирались печатаемые книги. Во времена Гутенберга было бы слишком дорого печатать целую страницу книги с одной медной пластинки, как делалось в газетах, когда я был еще ребенком.

Меди Гутенбергу хватало только на печать одной строчки за раз[14]. Напечатав ее, он вновь смешивал слова и буквы. Если нужно было напечатать несколько одинаковых Библий или других книг, приходилось набирать одно и то же заново, страница за страницей. Но другого выхода не было.