Сам Алей узнал об этом гораздо позже. Тогда отец показал письмо с приложенной к нему пожелтевшей черно-белой фотографией только матери, а потом спрятал. Алей даже не знал, ответил ли он на него. С фотокарточки улыбался красивый молодой парень, такой же белозубый и самоуверенный, как Ясень Обережь, и, должно быть, настолько же неотразимый. Всей разницы, что дед был чистым монголом, а отец – полукровкой…

Четверть азиатской крови сделала его сыновей невысокими и тонкокостными, вычернила им волосы и глаза, не по-здешнему очертила скулы.

«Теоретически, – думал Алей, – папа мог ответить на письмо. Он немного знал язык». Алей вот уже несколько лет собирался заняться этим делом, установить, что ли, родственные связи – хотя о каких связях могла идти речь? – узнать, куда тянутся семейные корни, но никак руки не доходили.

Отец пережил бабу Зурю всего на год.

Алей прикрыл глаза и почувствовал, как прохладный ветерок касается век.

«Улаан-тайджи, – говорит Ясень, опуская руку на плечо сыну, – Красный Царевич…»

* * *

Папа – альпинист.

У него даже старинный альпеншток есть. И огромный рюкзак. В рюкзаке сложены веревки и карабины, и разные удивительные штуки. Еще у папы есть особенные свитера, ботинки и куртки, в которых он ходит в горы, а больше никуда не ходит. Все эти вещи хранятся в шкафу и одуряюще пахнут папой – большим, сильным, смелым. Иногда кажется, что хозяин этого запаха даже больше, чем сам папа. Папа страшно сильный, но худой и невысокий. Все его друзья выше, чем он.

У папы много друзей.

Друзья папы – альпинисты.

Они вваливаются в крохотную квартирку и заполняют ее целиком – кажется, что до самого потолка. Они сидят на кухне и разговаривают могучими, низкими голосами, как рокот моторов. Они разворачивают огромные карты и разглядывают маршруты, они проявляют фотографии и басовито хохочут.

Когда папа складывает рюкзак, маленький Алик всегда стоит рядом и смотрит. «Учишься? – спрашивает папа. – Молодец! Учись, расти, вместе пойдем». Мама готовит обед на кухне. Глаза у нее грустные и испуганные. Когда папа уедет, мама словно опустеет, ослабеет внутри – сядет на табурет и будет сидеть до вечера, а баба Зуря встанет у окна и начнет вздыхать. Но сейчас обе они улыбаются, хоть и не по-настоящему.

«Ну хватит тебе, мам, – говорит папа и обнимает бабушку. Алику всякий раз немножко странно, когда папа называет бабушку мамой. Она же бабушка. – Сто раз уже ходил, целый пришел».

«Осторожней, Ясик, – отзывается бабушка. – Осторожней, милый…»

«Веся, – говорит папа маме, – радость моя, Цэнгэл, не грусти». Мама тыкается лицом ему в шею, обнимает цепко, впиваясь пальцами в сильные его руки под закатанными рукавами, и целует его – быстро-быстро. Папа вскидывает рюкзак на плечо. Перед тем как уйти, он треплет Алика по голове и говорит: «Ну, сын. Мужик в доме! За старшего остаешься!» И уходит.

Когда папа возвращается, все радуются как сумасшедшие. Алик тоже прыгает и смеется, папа тискает его и подкидывает к потолку, потом тискает маму и свою маму, бабушку. Папа веселый и храбрый, живой и теплый и пахнет горами. Папа берет гитару и поет песни.

Зеленым-зелено пламенел лес,

В земляничной глуши заяц рыскал.

Был с небес глас

И шептал бес:

«Не живи тихо, не летай низко!» —

так он поет, а мама снимает его на камеру и смеется.

Они самые лучшие на свете.

Самые счастливые.

* * *

…Похоронив бабушку, папа целый год сидит дома. Друзья его приходят в гости, рассказывают о восхождениях, показывают фотографии. Теперь фотографии цветные, очень красивые. Папа улыбается, отмахивается, мотает головой, но Алик видит, как ему тоскливо – без гор.

Папа с друзьями заводит кооператив. Алик не знает, что такое кооператив, ему кажется, будто это что-то из мультика про спасение животных. Он думает, что папа – как раз такой человек, который сумел бы спасать животных. Но кооператив – это все-таки что-то другое. Папа делает ремонт. Клеит новые красивые обои, меняет двери, белит потолок. Привозят новую мебель, вешают новый ковер на стену. Дом становится как будто моложе и просторней прежнего, но вместе с тем теряет часть памяти: он уже почти не помнит бабу Зурю. Папе весело делать ремонт, но с горами все равно ничто не сравнится. Папа прибивает гвоздик и вешает на стену большую цветную фотографию в рамочке – обрыв, острые каменистые пики, курится туман в причудливо вырезанной расселине, снежно сияет свет. Мама гладит папу по голове и вздыхает.

Он честно старается, папа, но он не выдерживает, и мама смиряется, потому что очень его любит.

Папа снова уходит в горы.

Становится пусто-пусто, но совсем не так, как было пусто, когда жила баба Зуря. Как-то иначе пусто. Неуютно…

И маме звонят – откуда-то издалека, из тех краев, где папа с верными друзьями покоряет вершины. Мама прижимает к уху телефонную трубку и становится белой как снег. Алик ничего не понимает, только сердце у него бьется очень часто, будто сейчас выпрыгнет из груди. В тот день больше ничего не происходит. Маме звонят назавтра. И еще через день. И еще потом, кажется, звонят. Алик наконец слышит обрывки разговора. Лавина, спасательная операция… не дала результатов… решением суда признан… Признан погибшим. …Утром мама бежит по коридору в туалет, спотыкаясь о разбросанную обувь. Ее тошнит.

Через полгода рождается Иней.

* * *

На шкафу стояла свадебная фотография Ясеня и Веселы – скромная невеста с букетом лилий и красавец-жених, гордый, точно бойцовый петух. Когда пришло свидетельство о смерти, Весела убрала фотографию и поставила на ее место другую. На той был просто Ясень – смеющийся, с хитринкой в раскосых глазах.

Когда появился Шишов, эту фотографию она тоже спрятала. Алей потом достал ее из семейного альбома и поставил обратно. Он уважал право матери на личное счастье, но память отца была святыней.

…Ветер стих. День клонился к вечеру, солнце пригревало почти по-летнему. Алей сбросил с плеч кожаный плащ и перекинул его через руку.

Подошел еще один автобус, открыл двери, закрыл и уехал. От метро досюда было три остановки, отсюда до дома – триста шагов.

Дома было пусто.

Выйдя замуж, мама переехала к Шишову и забрала с собой Инея. У Шишова была трехкомнатная квартира – совсем рядом, в Новом Пухове. Алей не уставал дивиться, как они раньше умудрялись вчетвером жить в однокомнатной квартире бабы Зури. Сейчас она ему и одному-то казалась тесной.

С Шишовым мама познакомилась в церкви.

После смерти отца она, до сих пор равнодушная к мистике, вдруг уверовала со всей горячностью неофитки. Ходила на службы, исповедовалась, пела на клиросе. Она крестила новорожденного Инея, а Алей, уже почти подросток, уперся: он помнил бабушку Зурю, и бабушка Зуря нравилась ему гораздо больше, чем церковь.