их только по праздникам. А уж о том, чтобы поселился у него внук, которого к нему упорно спроваживали родители, он и слышать не хотел. Родителей можно было понять: все права на квартиру принадлежали деду, и, уйди он в мир иной, квартира досталась бы государству. Но дед словно этого не понимал и, видно, думал жить вечно. Все разговоры о квартире обычно заканчивались скандалом или истерикой старика. После этого он неделями избегал встреч с родными. Поэтому его старались сильно не донимать, однако разговоры возникали сами собой, а после участившихся сердечных приступов проблема дедовой квартиры стала главной.

И вот перед самой смертью деда отец, каким-то непонятным образом, прописал к нему Бориса. По этому поводу он особо не распространялся, но по слухам, дошедшим от соседки, Борис понял, что обошлась бате эта прописка в кругленькую сумму, которую пришлось отвалить в жилищно-эксплуатационном управлении. Зато теперь Борис стал законным обладателем двухкомнатной квартиры в тихом районе города. Этот монументальный дом сталинской постройки стоял как крейсер среди ветхих суденышек. Если так можно было назвать более поздние строения, именуемые в народе «хрущёвками» или «хрущёбами». Как досталась деду эта квартира в обкомовском доме, Борис толком не знал. Да это никогда его и не интересовало. Но сейчас, когда он тут поселился и по достоинству ее оценил, стал задумываться. Поговаривали, что дали её деду за какие-то заслуги. Отец рассказывал, что дед работал в органах, был секретарем парткома на заводе, членом какого-то бюро и ещё чего-то. Словом, был он весь «заслуженный». Борис вспоминал, что кто-то из знакомых его родителей называл деда не иначе как «тайный агент ЧК». За что такая кличка, он не знал, а спрашивать тогда постеснялся. Так и осталось это для него загадкой.

«Тогда же так трудно было с квартирами, — расхаживая по комнате, думал Борис, — а он получил. Интересно все-таки, почему? А может, ему дали как инвалиду войны — он ведь был контужен. А может, всё-таки и правда, за его большие заслуги? Квартира, конечно, шикарная, тут ничего не скажешь. Она и по теперешним временам вполне тянет на элитную».

Когда-то вместе с дедом здесь жили и родители Бориса. Только это длилось совсем недолго. Мать не выдержала скверного характера свекра и, когда ещё беременная ходила с Борисом, забрав нехитрые пожитки, ушла к своим родителям. Площадь там была поменьше, да и жильё поскромнее, но зато никто, как она говорила, не обливал ее грязью, не попрекал куском хлеба. Потом родители получили своё жильё в заводском общежитии, а позднее небольшую квартиру в новом микрорайоне города. В ней они и жили до сих пор.

Окончив институт, Борис пошел на тот же завод, где работали родители. Долго он там не продержался — началась новая жизнь. Сначала Борис подрабатывал торговлей овощами, потом стал заниматься шашлыками. Сам доставал мясо, специи, овощи, сам готовил шашлыки. Как говорили приятели, они были совсем недурными. Шашлычный бизнес оказался довольно прибыльным. Борис зарабатывал приличные деньги, но росли и запросы: хотелось большего, а денег всегда не хватало. Со временем он собирался открыть ещё киоск, на который возлагал большие надежды, рассчитывая подняться в своем бизнесе на ступеньку выше. Вёл Борис свободный образ жизни. Дома часто не ночевал, иногда приходил навеселе и не один. Этими загулами он напрочь достал всё своё семейство. Добавил проблем и головной боли матери, боготворившей своего первенца. Не отделался одной валерьянкой и отец. Видать, только поэтому родители и спровадили его в дедову квартиру. Правда, они говорили, что она ещё и брата, но как только Борис увидел в своем паспорте штамп с пропиской, то про себя решил: «Пусть брат живет с родителями и дожидается своей очереди, а моя уже пришла».

Квартира деда была запущена, основательно захламлена. Но всё с лихвой компенсировала огромная площадь, высокие потолки и удобная планировка. Из просторного холла двойные застекленные двери вели в обе комнаты. Зал дед полностью заставил такой же древней мебелью, каким был сам. На полу лежали горы пожелтевших газет, подшивки старых журналов. Это больше напоминало склад реквизита какого-то захудалого театра, чем квартиру. В комнате поменьше было уютней и чувствовалось, что здесь кто-то жил. Посередине на точеных ножках стоял красивый дубовый стол, а за ним у большого окна — примостился еще один. Наличие двух столов в одной комнате делало её похожей на рабочий кабинет. Видно, за это так и называл её бывший хозяин. Весь правый угол рядом с письменным столом занимал какой-то допотопный диван с высокой спинкой. Напротив стояли большие кабинетные часы с застекленным окошком, в котором виднелся маятник, похожий на педаль велосипеда.

Деда Борис не любил. Он казался ему недружелюбным эгоистом. Весь внешний вид этого старика был какой-то предательски крадущийся. Глядя на него, Борис почему-то всегда думал о его лицемерии и коварстве. Ему казалось, что тот что-то скрывает и чего-то недоговаривает. Встречи с дедом непроизвольно наталкивали его на определенные размышления.

«У таких, как мой дед, на чёрный день обычно что-нибудь припрятано, — думал он, отмеряя шагами квартиру. — Это не люди, это настоящие жлобы, которые будут умирать, но своего не отдадут. Знаю я таких. Вот пример — наш бывший сосед. Тот даже куриные яйца в муку закапывал, а по ночам вставал и пил. Вот… паразит. — Борис невольно выругался. — И этот был таким же. Жлоб номер один: у него и снега зимой не допросишься. Но куда он собирался деть своё богатство? С собой его не заберешь. Явно, где-то дома своё золотишко припрятал».

И Борис вспоминал рассказ отца, глубоко запавший ему в душу. С войны дед пришел, сильно припадая на одну ногу. После госпиталя она стала короче. Возможно, из-за тяжелой военной жизни характер у деда был сварливым. Просто так — ни за что он мог накричать и обругать любого. Поэтому соседи и знакомые держались от него подальше. Редко за бутылкой он встречался с приятелем дядей Васей — бывшим фронтовиком, жившим бобылем на соседней улице. Дед пил мало и обычно быстро пьянел, но при этом было у него одно положительное качество: когда он доходил «до кондиции», всегда ложился спать. Только однажды, выпивая с дядей Васей, он перебрал и нарушил это правило. Все бы тогда, возможно, было бы как обычно, не задень тот его за живое.

— Вот ты, Никитич, обозная крыса, всё контузией прикрываешься, а сам даже пороха не нюхал, — ни с того ни с сего завёлся подвыпивший приятель. Он даже постучал кулаком по столу. — Ты