Ее голова исчезла за забором, и послышался громкий шлепок подошв об утоптанную землю тропинки, что тянулась вдоль всех домов.

— Приятно познакомиться, Майкл, — сказала из-за забора. И убежала.

Выйдя из душа, папа со стоном признался, что в доме нет ни хлеба, ни яиц, ни… Вдруг его осенило:

— Придумал! Давай закажем еду в ресторане.

И тут меня тоже осенило.

Китайский ресторан был совсем рядом, за углом, и папа обзавелся меню еще в день переезда.

— Закажем к маминому приходу, — продолжал папа. — Что ты предпочитаешь?

— Двадцать семь и пятьдесят три.

— Ишь ты! Даже не взглянул! Ну ты и выдумщик!

Однако он улыбнулся и покорно записал мой "заказ".

— Итак: маме — особый чау мейн,[1]тебе — весенние булочки и свиной шар суи,[2]мне — говядину с грибами, малышке — хрустящие водоросли и креветочное печеньице. А откажется — мы и сами съедим. Пусть сидит на материнском молоке, если не скучно.

Он позвонил китайцам, вручил мне деньги, и я побежал забирать заказ. Когда я вернулся, мама с девочкой были уже дома. Мама заквохтала вокруг меня, принялась расспрашивать, что да как в школе и хорошо ли я доехал. Но тут малышка срыгнула прямо ей на плечо, и мама пошла переодеваться.

Папа умял свою говядину с грибами, и водоросли, и печеньице в придачу. Сказав, что у него все внутри слиплось от Эрниной пыли, он опрокинул в себя бутылочку пива. Заметив, что у меня на тарелке осталась ровно половина, он жадно потянулся за добавкой.

Я прикрыл тарелку рукой.

— Ты станешь толстым, — сказал я папе.

Мама засмеялась.

— Еще толще! — уточнила она.

— Да я умираю с голоду! Пахал тут на вас целый день напролет.

Он пощекотал девочку под подбородком и поцеловал в лоб.

— Особенно я старался для тебя, цыпленок.

Я по-прежнему прикрывал тарелку от возможных покушений.

— Ты толстяк, вон пузо торчит!

Он приподнял рубашку и ущипнул пальцами складку на животе.

— Вот, вот! — сказала мама.

Безмятежно глядя на нас, он окунул палец в соус на краю моей тарелки.

— Пища богов! — вздохнул он. — Впрочем, хорошенького понемножку. Червячка я заморил. Всем спасибо!

После этого он проследовал к холодильнику, достал еще одну бутылку пива и кусок сыра.

Я же переложил остатки 27 и 53 в пластиковую коробочку и спрятал на улице в контейнере для мусора.

В тот вечер я снова увидел Мину. Мы с папой стояли в маленьком палисаднике перед домом, среди чертополоха и одуванчиков. Он уже привычно расписывал, как красиво скоро здесь станет: цветочки, кустики, деревца, а под окошком — резная скамейка. И тут я увидел Мину.

Она сидела на дереве перед одним из домов по нашей стороне улицы. Удобно так устроилась на толстой ветке — с книжкой и карандашом в руках. Покусывала кончик карандаша и смотрела в небо сквозь листву.

— Интересно, кто это? — полюбопытствовал папа.

— Ее зовут Мина.

— Понятно.

Мина скорее всего заметила, что мы на нее смотрим, но не шелохнулась.

Папа ушел в дом — проверять, затвердел ли цемент на кухне.

А я вышел за ворота и, встав под Мининым деревом, взглянул на нее снизу вверх.

— Что ты там делаешь?

Она прицокнула языком.

— Ты балда! Спугнул. Все вы такие.

— Кого спугнул?

— Дрозда.

Зажав зубами книжку и карандаш, она повисла на ветке и спрыгнула в сад. Выпрямилась и посмотрела на меня снова, долго и внимательно. Была маленькая, волосы — черные как смоль, а глаза вострюшие… Ну, будто она тебя насквозь видит.

— Ладно, ничего страшного. Я в другой раз закончу.

Она показала пальцем на крышу. Там, на самом гребне, сидел дрозд и посвистывал, подергивая хвостиком вверх-вниз.

— У них это сигнал. Он предупреждает сородичей об опасности. А опасность — это ты.

Она кивнула на дерево.

— Там, наверху, на конце моей ветки, гнездо. С тремя птенчиками. Только не вздумай туда лезть.

Она забралась на забор и села ко мне лицом, свесив ноги.

— Вот тут я и живу, — сказала она. — Дом номер семь. А у тебя, значит, маленькая сестренка есть?

— Ага.

— Как зовут?

— Мы еще не придумали.

Она опять поцокала языком и закатила глаза к небу.

Потом открыла книжку.

— Гляди, — пригласила она.

Там были птицы. Много карандашных рисунков, некоторые раскрашены голубым, зеленым и красным.

— Вот он, дрозд. Они часто встречаются, но очень красивы. Вот воробей. А это синички. А это крепыши-снегири. Ой, смотри-ка сюда, это щегол, он залетел к нам в прошлый четверг.

В этой птичке были все оттенки, от густо-зеленого и ярко-красного до канареечно-желтого.

— Это мой любимец.

Она захлопнула альбом.

— А ты любишь птиц? — Она смотрела сердито, будто я в чем-то провинился.

— Не знаю.

— Типично. А рисовать любишь?

— Иногда.

— Когда рисуешь, поневоле смотришь на мир более пристально. И это помогает увидеть его по-настоящему. Ты это знаешь?

Я промолчал.

— Какого цвета дрозд? — спросила она.

— Черного.

— Вполне типично.

Она перекинула ноги к себе в сад.

— Ладно, пока. До новых встреч. И я бы хотела, если можно, посмотреть на твою сестренку.

Я отчаянно пытался не заснуть, но в сон клонило жутко. И я провалился, не успев лечь. Мне приснилось, будто наша малышка оказалась в гнезде у Мины в саду. Дрозды кормили ее мухами и пауками, она потихоньку окрепла и в конце концов выпорхнула из гнезда и устремилась вверх, пролетела над кронами и крышами и приземлилась на наш гараж. Рядом, на заборе, сидела Мина. Она принялась рисовать девочку, а когда я подошел ближе, прошипела:

— Уйди. Ты — опасность!