Пока мы обменивались колкостями, в кабинете опять начался базарный гвалт. Сведенные у переносицы брови магистра никого не смущали и не пугали, но лично мне было очевидным, что Армас особенным терпением не отличался. И сейчас бабахнет.

– Почему меня заставляют собирать деньги? Я что староста? – пронзительным голосом возмущалась Матильда, обращаясь к учителю, и ткнула пальцем в рыжую:

– Староста она.

– Зачем вообще покупать методичку? – немедленно огрызнулся Квинстад.

А на листке появилась новая запись от Форстада:

«Осторожно! У сироток жизнь в Дартмурте может быть полна задорных сюрпризов».

«Задорнее тех, что ждали тебя после винишка?» – не без ехидства вывела я почти иссякшим самописным пером.

Послание ушло к противнику…

Секунду спустя лист бумаги, аккуратно уложенный на папку, взорвался черным пеплом и брызнул мне в лицо удушливым фонтаном. Машинально я прикрыла глаза, но во рту все равно появился мерзостный привкус. На кабинет, словно каменная глыба, обрушилась тяжелая тишина. Кое-кто, особенно смелый, не исключаю, что приятели Форстада, пытались несмело похихикать.

– Адептка Эден, встаньте! – рявкнул магистр, выказывая неожиданно прекрасную память на лица и имена, ведь впервые мы встретились только вчера на церемонии приветствия, когда нам всем наносили на запястье магический знак Дартмурта.

Встать было проблематичным. Я восседала в персональном облаке пепла, больше похожего на прах. Он ложился на мантию, оседал на волосах и вызывал позорное желание расчихаться. Заклятье, которым придурок взорвал записи, казалось столь великолепным в своей мерзости, что даже злиться не хотелось. Правда подняться-то все равно пришлось.

– Вы с таким усердием конспектировали непотребный диспут, что бумага не выдержала? – с сарказмом спросил он.

Только открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь умную вещь, хотя не придумала какую именно, как меня настиг позорный чих, звонкий, жизнерадостный и исключительно неуместный.

– Извините, – пробормотала я. – Можно выйти?

– Непременно, – охотно согласился Армас. – Выйдите. С вещами.

Чего? Я оцепенела. Он что, выставляет меня с урока высшей магии?! Зашибись успешное начало учебы! Особенно, если учитывать, что по слухам именно куратор курса занимался распределением адептов на команды, в которых нам предстояло каждый месяц проходить проверочные испытания.

– Форстад, вы тоже, – кивнул магистр.

– Да я даже пальцем не пошевелил! – фальшиво возмутился папенькин сынок.

– Насколько мне известно, вы второй адепт в этой аудитории, способный создать заклятье разрушения, не пошевелив даже пальцем, но вряд ли Эден его использовала, чтобы покрыть себя пеплом.

Я снова громко чихнула, словно соглашаясь с магистром, видимо, неплохо изучившим свитки с достижениями подопечных. Ответственность впечатляет! Одного не понимаю, как можно наказывать пострадавшую сторону? Справедливость из нашего мира утекла в Рейнсвер через разломы в грани? И даже то, что белобрысого придурка выставили следом, являлось малым утешением. Лучше бы не стала сдерживаться и тоже взорвала ему блокнот. Все равно бы оказалась в коридоре, но, по крайней мере, с фанфарами. Пусть эти фанфары и трубили только у меня в душе.

– Квинстад, Юри! – указал магистр на притихшую парочку скандалистов. – За дверь!

Судя по вытянутым лицам спорщиков, они тоже выступили в позорной роли тех, кому дали пинка под зад.

– После занятий принесете в мой кабинет свиток от кастеляна замка об отработке прогула. А теперь все вон! – прозвучал в испуганном молчании спокойный приказ. – Адепт Бади, ради всех святых, вы-то куда собрались?!

Невольно я обернулась. В проходе возвышался (именно возвышался, иначе не скажешь) крупный парень с коротким ежиком на голове и недоумением в гладко выбритом лице с квадратным подбородком. Вот уж кому имя подходило! В переводе с эртонского, который мне пришлось зубрить в школе, слово «бади» означало презрительное «качок».

– Всем приказали выйти, – не понимая претензии, прогудел качок.

– Вас это… – магистр запнулся и махнул рукой. – А знаете, адепт Бади? Убирайтесь!

– Где?

– Куда! К кастеляну! – рявкнул Армас и обвел аудиторию спокойным взглядом. – Кто еще желает приобщиться к физическому труду?

Адепты съежились, как гвоздики поздней осенью, и кажется коллективно пожелали забраться под парты. Кто бы знал, что под маской приятного лощеного мужика скрывался натуральный зверь!

Провожали нас пятерых гробовым молчанием. Честное слово, как в последний путь. В смысле, в кабинет ректора, откуда, как ходили слухи, всех первогодок отправляли прямой вытоптанной дорогой домой.

И в самый разгар эпичной драмы дверь тихонечко и очень смущенно приоткрылась. В аудиторию бочком втиснулась невысокая девушка с короткими волосами, собранными под скромный ободок. Она практически столкнулась с Илаем, самым первым покидавшим аудиторию, и пролепетала тихим голосом, обращаясь к нему, а вовсе не к тирану у преподавательской кафедры:

– Можно?

– Нет! – взбеленился разозленный Армас. – В эту аудиторию заходят до преподавателя! Ни секундой позже!

В коридор я выбралась сразу следом за белобрысым придурком. Честно говоря, даже проталкиваться не пришлось – ребята шустренько разошлись, боясь оказаться обсыпанными сероватым пеплом. Кожа начала страшно зудеть и до зубного скрежета хотелось умыться. Еще, конечно, убить Форстада, но пока умыться больше. Повезло, что на этаже имелась уборная.

Когда мы, то есть я, мантия и мое чувство собственного достоинства, попранное первым в жизни изгнанием с занятий, приобрели сносный вид (последнее для чужих глаз, конечно, было незаметно), однокурсники уже испарились. Подсказать, где находился кастелян, в пустом коридоре было решительно некому. Нет, конечно, всем первогодкам выдавали схему замка, но кто в своем уме станет бродить по учебному крылу, сверяя повороты по карте? Оставалось спуститься в холл и посмотреть на поэтажном плане, висевшем возле доски объявлений.

Кастелян, неприятный взлохмаченный старик в заношенной мантии, встретил меня ехидной улыбочкой и со словами, мол, труд облагораживает даже рейсверских игуанодонов, а уж адептов-неучей – подавно, отправил в архив, который, если верить все тому же поэтажному плану, находился на чердаке хозяйственной башни… Другими словами, процесс облагораживания начинался с того, что мне пришлось, невольно считая про себя каменные ступеньки, подниматься по бесконечно убегающей вверх винтовой лестнице.

Сквозь стрельчатые пыльные окна проникал солнечный свет, и было видно, что на каменных подоконниках нахохлились голуби. У меня дома считалось, что если птицы стучались в окно, то надо ждать беды.

И ведь люди не врали!

Сначала в холодном воздухе повеяло резким запахом табака, а потом обнаружился белобрысый придурок, с непроницаемым видом подпиравший стену под раскрытым окном и пыхтевший самокруткой.