экзекуции. И не мудрено – по довольной, лоснящейся роже её было видно, что высечь мужика прутом для неё самый сладкий секс.

– Облейтесь, – говорит, – холодной водичкой, сейчас продолжим. Это лишь разминка была. Основное наказание еще впереди!

Я поливаю брата из деревянной бадьи, он меня. Смотрю, а его спина вся багровыми рубцами покрыта. До крови в некоторых местах распорола кожу розга. По глазам Николаши понимаю, что и он в ужасе – видимо, и моя спина в таком же плачевном состоянии находится. Холодная вода вроде притупила немного боль, но понятно же, что сейчас мы просто умрем, если она хоть разок по иссечённым местам нас ладошкой хлопнет! Нельзя нас сейчас пороть, нельзя! На колени мы с Колей повалились, не сговариваясь перед Хозяйкой, в ноги ей кланяемся, молим наперебой:

– Прости, Акулинушка, дай передохнуть, правда плохо нам, отложи наказание хоть на завтра, ей-богу, кончимся мы в этой баньке…

В общем, хрень какую-то несём. А у меня в подкорке засела одна-единственная мысль: но ведь можно же как-то сбежать от этой уродины! Ведь не связаны мы, не на цепи сидим, всего лишь силой своего колдовства она нас держит, значит, можно будет дождаться, когда она отойдет подальше и рвануть! Хоть за забор перескочить, а там, глядишь, и избавиться от наваждения её проклятого! С ментами вернусь братана выручать – лично ей морду набью, скотине!

А она лишь посмеивается, забыл я в полубреду, что мысли мои для неё как тихий шёпот – чуть прислушайся и всё слышно!

– За ментами решил сбегать, сердешный? – спрашивает меня Хозяйка и весь пучок розог, оставшийся, из бани выносит. Выбирает прут потолще, поупругее. Проверяет, как он в руку ложится, взмахивает им приноравливаясь. Представляет, как теперь уже меня одного персонально протягивать этим прутом будет. Притом не спешит. Ей явно сам процесс подготовки не менее нравится, чем сама порка. Да и моим ужасом и отчаянием она еще не вполне насладилась, упивается, поглядывая мне в глаза.

А я плачу. Хотя сам не замечаю, как рыданья спазмами горло и грудь сжимают, как слезы ручьями текут по лицу. Плачу как в детстве. Ну и сломался я как ребенок в этот момент. Упал ничком Хозяюшке прямо в ножки, обнимаю её ступни лоснящиеся, лицом к ним прижимаюсь и, рыдая, говорю что мол, всё, не могу больше, на всё согласен, рабом её буду до конца жизни, только не мучай больше, госпожа ты моя любимая, отложи хоть до завтра наказание.

– Рабом, говоришь, готов моим стать! – весело смеется Акулина. – На всю жизнь?!!

А сама розгой всё сильнее помахивает.

– Ну а чего ж раньше-то не сказал?! Это ж совсем другое дело! Хорошо, так и быть, отложу до завтра твоё наказание. Сегодня отдыхай.

Я ушам своим не поверил от счастья, а потом слышу:

– А вместо тебя сегодня твой братка всё по полной получит. И за себя, и за тебя… – ласково так говорит Акулинушка, елейным можно сказать голоском. – Подставил ты его сегодня, подвел под монастырь. Давай, Николаша, заходи в парную. Сейчас мы продолжим…

На меня Коля даже не взглянул, проходя в дубовую дверь бани. Лишь лицо руками закрыл и всхлипнул, как маленький. Зато Акулина широко мне улыбнулась и приказала:

– А ты здесь, под дверью посиди, послушай, что там будет происходить. Аккурат для тебя этот урок я затеяла. Чтобы понял ты кое-что…

Что я должен был понять – не знаю. Сидел и слушал, как выл мой Коленька там, в парной, как по мокрому ложились жгучие удары розги на его залитую потом и уже теперь и кровью спину. Как ревел он белухою, а потом затих. И только жалобно так вскрикивал время от времени, когда уже совсем больно видать было.

Выполз он на этот раз из бани на свежий воздух, а лицо его потемнело, и слезы уже высохли. Только губы у него тряслись, и глаза совсем потухли. Никогда я таким брата не видел.

Зато Акулина прям расцвела вся от удовольствия. Будто рота голодных солдат там её трахнула. Я уж, дурак, подумал, что отстанет она от нас по крайней мере на сегодня. Успокоится, удовлетворившись. Но не тут-то было.

На меня она взор свой ласковый обратила, подошла ко мне поближе, пиздой своей горячей и мокрой в лицо меня пнула.

– А ну-ка, отлижи!

Я чуть со стыда не сгорел! На глазах у брата, которого только что эта ведьма до крови исполосовала, я должен еще и вылизывать её истекающую соком пизду! Уж лучше бы она меня…

Но не смог я даже додумать эту мысль. Никаких во мне сил не осталось для внутреннего протеста. Ляпнул сдуру, что рабом её хочу стать, лишь бы от боли избавиться, да видать слово и правда не воробей. Вот и стал рабом, внутренне сломался, сам себя теперь не уважаю и готов что угодно ей вылизать лишь бы… А что «лишь бы»? Пороть она вроде меня сегодня не обещала, чего я испугался-то? Да только не испуг это, понял я, а покорность. Лишь бы она довольна мной осталась – вот что не решился я додумать. А она услышала меня снова и подсказала эту подлую холопскую мысль. Я и вправду теперь холопом её стал, заодно и брата подставив…

Но деваться-то некуда. Приподнялся я на коленях перед ней, потянулся к её набухшей от соков пиздёнке, приготовившись вылизывать. А Акулина неожиданно, со смехом, ко мне задом поворачивается! Лижи, мол, холопская морда, мне задницу! И руками свои булки упругие раздвигает! Смотрю, Коля мой даже отвернулся, чтобы не видеть этого позора. Только от Хозяюшки нашей не спрячешься. Грозно так она на него цыкнула, и Коля открыв рот стал смотреть. Стал смотреть, как я сую свою физиономию в эту раздвинутую, распахнутую словно пасть Ваала ведьмину задницу. Как упираюсь носом во что-то мягкое, горячее, скользкое и липкое от пота и смазки, как чавкая начинаю всю эту прелесть вылизывать зажмурившись, чтобы белого света не видеть.

Вот не помню, какая она была на вкус. Вроде бы кислая, и немного соленая. Помню, что охала Акулинушка наша от блаженства, постанывала и вздыхала томно так, да подмахивала задом, все сильнее прижимая меня к стенке. Думал, расплющит мне нос своей необъятной жопой. Долго лизал. Язык одеревенел с непривычки-то. Я вообще-то бабам никогда не полировал даже кунку, тем более под хвостовик залезать – ни боже мой! Воротило даже порнуху такую смотреть. А тут самому пришлось изучать тонкую науку