сад,

Горя от нетерпения

Увидеть представление,

Весь клан Питомцев Севера,

И все узреть хотят!

Но что хотят они успеть

Узреть в сей ранний час? –

Искусство верховой езды

И скачки высший класс!

Вот почему они спешат

Попарно и вразброд –

И выглянул из-за оград

Встревоженный народ.

И вот уже живой толпой

Вся улица полна.

И се! два юноши ведут

Лихого скакуна[2].

Он упирается, ревет

И пятится назад,

И как нарочно, хочет им

Испортить весь парад.

Но вот, бестрепетной рукой

Поправив стремена,

Отважный рыцарь молодой

Вскочил на скакуна.

О берегись, ездок младой,

Ведь под тобой – огонь!

Не искушай судьбы своей,

Узды его не тронь!

Но поздно! Гордый конь взбрыкнул,

Чтоб ношу сбросить в грязь:

Смельчак лишь чудом усидел,

За гриву уцепясь.

Чей будет верх на этот раз,

Чья воля победит?

Переупрямит кто кого

И кто кого смирит?

И вот приблизились они

К скрещенью двух дорог.

Но ехать дальше скакуна

Заставить он не мог:

– Извольте дальше без меня,

А я не повезу! –

И норовил свернуть назад

К кормушке и к овсу.

Тут вышел Ульфрид Длинный Лук,

Героя младший брат,

И мужественно заградил

Скотине путь назад.

Тут юная Флореза,

Любимая сестра,

Безмолвно встала рядом с ним,

Прекрасна и храбра.

И долго с гордым скакуном

Наездник воевал,

Но благородный конь ни в чем

Ему не уступал.

И, наконец, устав тянуть

Кто по дрова, кто в лес,

Скакун, как вкопанный, застыл,

И всадник наземь слез.

Он слез и, торжествуя[3],

На братьев кинул взгляд.

А конь встряхнул ушами

И потрусил назад.

А верный Ульфрид Длинный Лук

С прекрасною сестрой

Провозгласили хором:

– О брат наш! Ты – герой!

И поднесли ему такой

Огромный бутерброд,

Что им бы поперхнуться мог

И нильский бегемот.

И полный доверху бокал[4]

С горячим молоком,

Зане по праву он снискал

Столь много славы и похвал,

Что каждый встречный – стар и мал –

Рассказывал и повторял

О подвиге таком.

И часто на исходе дня,

Когда камин зажжен,

И шалостям дневным настал

Вечерний угомон,

И всюду книжки, по столу

Разбросаны, лежат,

И бабочек ночных крыла

Вкруг лампы мельтешат,

И тащат малышей в кровать,

А те ревут навзрыд,

Мы вспоминаем в сотый раз,

Как верный Ульфрид брата спас,

И дикого коня в тот час

Остановил, не убоясь

Разгневанных копыт!

Прощание поэта с журналом

Он под кроной сидел и на тучи глядел,

Громыхавшие на горизонте.

Он верил, чудак, что от всех передряг

Защитит его «Ректорский Зонтик».

Когда ж буря прошла, и просохла земля,

И жуки поползли по тропе,

Он поднялся, вздохнул, головою тряхнул

И торжественно песню запел:

Вот и вечер; скоро ужин;

Наступил прощанья час.

Я давно сидел бы в луже,

Если б ты меня не спас.

Друг мой милый, пред тобою

Все журналы прошлых лет

Меркнут, как перед зарею

Слабых звезд дрожащий свет.

Вызываю вновь их духи,

Слышу вновь их голоса,

Как жужжанье сонной мухи,

Дребезжанье колеса.

Первым тут игру затеял

Славный «Ректорский журнал»;

Всё, что он ума посеял,

Ты успешно пожинал.

Он разбрасывал идеи,

Щедр на выдумку и скор,

Как еще никто, нигде и

Никогда до этих пор.

Вслед за ним пришла «Комета»

И ушла, как смутный сон.

Ты сверкнул лучом рассвета,

Озарившим небосклон!

Помню, в «Ректорском журнале»

Жизнь была совсем проста:

Все читатели писали,

Все писатели чита…

Но уже с времен «Кометы»,

Обленился добрый люд:

Ни рассказы, ни куплеты,

Ни сюжеты не несут.

Все решили устраниться

От забот и от тревог,

И никто на сих страницах

Мне ни строчкой не помог.

Но… пришла пора питанья,

И зовет меня она:

«Зонтик» милый, до свиданья,

До свиданья, старина!

Из «Всякой всячины»

1854

Баллада о двух братьях

Жили-были два брата, один и другой.

Как закончили школу в Тинбруке,

Старший брат говорит: «Что ты, братец, решил:

Посвятишь ли себя ты науке?

Изберешь ли коня и красивый мундир,

Взяв оружие в крепкие руки?

Или, может, пойдем мы на речку вдвоем,

На мосту порыбачить от скуки?»

Отвечает другой: «О, мой брат дорогой!

Слишком глуп я, увы, для науки,

Слишком робок, признаюсь тебе одному,

Чтоб оружие взять в свои руки,

Но на речку с тобою пойти я готов

На мосту порыбачить от скуки».

Выбрал самую прочную удочку он,

Преисполнился злобного духу –

И в родимого брата вонзил свой крючок,

Как вонзают в червя или в муху.

Завизжит и свинья, если дать ей пинка,

Закричит и петух: «Кукареку!»

Но истошней и звонче вскричал младший брат,

Старшим братом низвергнутый в реку.

И тотчас, как плеснуло, вокруг собралась

Вся веселая рыбья семейка:

И сазан, и голавль, и плотва, и карась,

И проворная рыбка уклейка.

И хвалили они рыбака-добряка,

И на много ладов повторяли:

«Вот так славный обед! С незапамятных лет

Мы наживки вкусней не клевали».

«Поделом же тебе! – старший брат проворчал. —

Ждал я годы, и дни, и недели;

Долго, братец любезный, ты мне докучал,

Удручал ты меня с колыбели».

«Помоги, старший брат! Разве я виноват?

Посмотри, как взялись эти черти!

Ведь съедят меня милые рыбки, съедят –

А не то защекочут до смерти.

Рад любой рыболов, если правильный клёв,

Лучше нету хорошего клёва, —

Только если не вместо наживки висеть,

А на месте сидеть рыболова.

Милый братец, спаси! Заклюют караси!

Пожалей ты злосчастного братца!

Хоть я сызмала в речке купаться любил, —

На крючке неприятно купаться.

Если б мог я сейчас с бережка иль с моста

Наблюдать этих рыбок прекрасных,

Я б твердил без конца: красота, красота –

И не ведал терзаний напрасных.

Я б забыл про уду, про питье и еду,

Я с рыбалкой навеки б расстался

И смотрел на язей, как на лучших друзей,

Да игрой пескарей любовался!»

«Как! Забыть про уду, про питье и еду

И навеки забросить рыбалку!

Извини меня, брат, ты несешь ерунду,

Мне тебя, неразумного, жалко.

Для того и даны караси, сазаны,

Чтоб ловить разжиревших в июле

И с укропом потом и лавровым листом

Их варить в чугуне иль в кастрюле.

Лучше нету ухи из ершей и язей,

Да и жарить их тоже неплохо;