того, что Лялька выбрала не человека, равного себе. Не того, с кем росла. Не того, кто мог бы стать надежной опорой в будущем.

Предпочла упакованного столичного хлыща. Вот уж никогда не подумал бы. Алена, она ж всегда казалась особенной. Умной, доброй, скромной, порядочной. Не ведомой на понты и яркую обертку. Драгоценный камень среди подделок. Золото в песке. А оно вон как получается… Сплошное разочарование. Стоит в новой брендовой курточке, коих у нее отродясь не было, и поет дифирамбы своему рафинированному принцу на белом лексусе.

Куда уж мне, простому деревенскому парню из Бобрино, с таким кандидатом тягаться. По крайней мере, не сейчас.

Усмехаюсь своим нерадужным мыслям. Вспоминаются наши с ней мечты. Да, пусть наивные, глупые и бесхитростные, но вроде как общие, дорогие сердцу.

Дом у моря. Звезды. Абсолютная пьянящая свобода.

Кому оно надо, Илюх. Море твое… Ей вон хоромы московские подавай.

«Не люблю тебя»

«Ты как брат мне»

Идиотка! Верит ему, втрескалась по уши. И ведь как пить дать обожжется.

— АЛЁНА! — повисшую между нами напряженную тишину, разрывает встревоженный возглас Рыжей, выскочившей на заснеженный порог в носках и без куртки. — ТАМ, РОМА! И баба Маша! В общем, лучше сами посмотрите!

Переглянувшись с Лисицыной, направляемся к дому. Уж больно взволнованной выглядит бойкая Александра.

Снова оказавшись в кухне, понимаю, почему. Присвистываю. Увиденное — прямо бальзам на мою уязвленную душонку.

— Ба, — Алена прижимает ладонь ко рту, ведь по центру, на полу, лежит бездыханное тело ее ненаглядного.

— Вот это поворот, — вздернув бровь, оценивающе смотрю на Семеновну. Та в полной растерянности прижимает к груди любимый чайник. Чайник из чугуна, чтоб вы понимали.

— Боже! — девчонка падает на колени.

— Ляль, Лялечка, — тревожится бабушка, — это кто же?

— Ромка мой, кто, — охрипшим голосом поясняет та. — Привез в деревню называется! Один чуть не пристрелил, а вторая…

Все. Прорвало плотину. Плачет навзрыд.

— Ба, ты убила его… убила! Это я виновата! Это из-за меня он здесь!

— Да не реви ты! — приседаю на корточки и нахожу пальцами сонную артерию. — Пульс есть. Оклемается твой сахарный.

— Ром…

— Ну ты, баб Маш, дала жару. Устранила соперника, так сказать.

И смех, и грех, но ржу аки конь.

— У тебя, Паровозов… такое тонкое чувство юмора, — встревает со своим комментарием Рыжая. — Переведу для одаренных: иногда лучше смолчать.

Посылаю в ее сторону испепеляющий взгляд. Берегов, бестолочь, не зрит совсем. Отчаянно нарывается.

— Ой, ежечки, Ляль, Лялечка! — суетится баба Маша. — Прости меня, дуру старую, я ж подумала, что это бандюган, пришедший за обстрелянным Паровозовым. Захожу в хату, а он тут отмывается от кровищи. Пистолет у кармане. Кругом все перевернуто, ой ну вот и треснула!

— Баб Маш, ну ты Терминатор, ей богу. Огрела так огрела! — продолжаю хохотать и забавляться.

Она всплескивает руками, отставляет боевой арсенал на плиту и принимается стаскивать с себя старое, подранное пальто.

— Ром, Рооомка, очнись, пожалуйста. Прошу тебя! — по новой заводит Алена.

— Милок, ой родимый, прости. Бес попутал. Ляль, ой че делать-то! Ой, горе-то!

Короче бабка и внучка на пару охают над валяющимся в отключке Беркутовым. Кульминацией сей сцены становится появление маленькой Ульяны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Вы что, Ромашку убили? — шепчет, округлив глазищи, и так громко начинает выть, что Рыжей приходится ее успокаивать.

— Ну-ка отойди, — отодвигаю Алену. — Эй ты, — хлесткими пощечинами пытаюсь привести долбодятла в чувство.

— Ты что делаешь, идиот! Спятил? — ругается девчонка, но тут же замолкает, ибо огретый бабой Машей, невнятно стонет, подавая некие признаки жизни.

— Очухался, Пернатый? — интересуюсь недовольно. — А че за запах от него? — склоняюсь ниже и принюхиваюсь. — Бухал, что ли?

— Рома не пьет, — категорично заявляет Лялька.

Ой ли…

Пока они нежничают я иду проверять тару с сивухой.

— Ох, миленькай, прости бабку грешную. Каюсь, не разобравши стукнула.

— Лисааа. — Давай… поженимся, а? — выдает эта живучая скотина. Прямо-таки заново будит во мне желание вырубить его навсегда.

— Ба, он, кажется, бредит, — Алена заботливо поглаживает его по дурной башке. — Где болит, Ром? Скажи, где?

— Выжрал бутылку самогона в одно рыло, — информирую как бы между прочим.

— Но я уверена, что он не пьет! Никогда! — удивленно пялится на пустую тару, зажатую меж моих пальцев.

— Хреново значит ты знаешь своего дружка, — вставляю ядовито.

— Лисаа, выходии… за меня. Люблю не могу!

— Пусть заткнется, — требую, ощущая подкатывающее к горлу бешенство.

— Он не в себе, — поясняет она спешно.

— Алеен, поцелуй, а…

Терпение испытывает, попугай херов.

— Только очнулся, и сразу поцелуи ему подавай, — совсем по-девичьи принимается хихикать Семеновна. — Потешный!

— Он так и будет ковром тут валяться? — осведомляюсь громко.

— Ой, Илья, ну так не стой столбом-то! Помоги уж поднять гостя! — командует хозяйка дома. — Встретили так встретили парня! С «хлебом и солью», что называется. Век не забудет! Давай-давай, порезвее, в дальнюю комнату его тащи. Отдохнуть ему надобно после такого.

Скривившись, поднимаю пьяную сволочь. Только потому что не способен отказать этой добродушной женщине.

— Тяжелый, падла, — цежу сквозь зубы, закидывая его руку себе на шею.

— Ооо, это ты, РЖД, — хохотнув, хлыщ хлопает меня по спиняке.

— Завали хлебало, — предупреждаю, многозначительно на него зыркнув.

— Не злись, Рельсовый. Давай дружить, а? — растягивая гласные, выдает он. — Мирись… мирись… И больше не дерись. Где твой мизииинчик? А хочешь, дам на своей точиле погонять? Хочешь?

— Хочу, чтобы ты ушел в закат!

— Все серьезно у нас, — морда принимает осознанный вид. — Понимаешь ты, не?

Одно понимаю, что если не заткнется, с собой уже не совладаю. Вышвырну сучару на мороз.

— Вот тут, — театрально вздыхая, тычет себе в грудь, — знаешь, как болит адски. Это они… чувства!

— Клоун, — нетерпеливо стряхиваю его с себя на кровать. Снова чердаком бьется об изголовье, и хоть бы хны. Не перестает вещать. Как долбаное радио.

— Замуж пойдет за меня… не за тебя, — спецом задирает, еще и лыбится.

— Это вряд ли.

— А я ей ребенка заделаю.

Блять, эта гнида не умрет своей смертью точно!

Сжимаю кулаки, но от удара его спасает вездесущая Лялька, вцепившаяся в мою руку.

— Это галлюцинации, не обращай внимания. Спасибо большое, что помог! — тараторит испуганно.

— Угомони его, не то я с большим удовольствием сделаю это сам! — обещаю, покидая комнату.

Где там колун?[3]

Он мне срочно нужен.

Глава 3. Покатушки

Кусачий мороз настырно пробирается под вязаный свитер. Стою посреди заснеженного двора, напротив колоды[4].

Ноги на ширине плеч.

Размах.

Четкий удар в центр чурбака[5].

Беру следующий. И так по кругу…

С лихим азартом колю подмерзшие дрова. Неспешно, обдуманно и по