«Надеюсь, это помогло им больше, нежели мне, – сказала она про себя, поднимаясь с дивана. – Что тут было сокрушаться. Каждый сделал все, что смог».

В кухне она налила в раковину воды и принялась чистить овощи для кассероли. От холодной воды быстро занемели пальцы, так что трудно стало держать нож, но Анджела все равно, уже машинально, продолжала скоблить морковь.

Она попыталась нарисовать в воображении, как выглядела бы Элис сейчас, но это было очень трудно сделать. У нее имелась всего одна фотография малышки. Точнее, Анджелы и Элис. Ник снял их тогда на свой простенький кодаковский «Инстаматик», но изображение вышло нечетким. Муж сделал его слишком торопливо. Анджела крепко вцепилась пальцами в кухонную стойку, как будто это физическое усилие способно было помочь ей увидеть лицо пропавшей дочурки. Но желанный образ, конечно, так и не явился.

По той фотографии она как раз и знала, что у Элис на голове пушок темных волос, как когда-то был у ее брата Патрика. Но сама Анджела при родах потеряла слишком много крови и к тому же от «Петидина» была еще немного не в себе, когда ей впервые дали в руки дочь. Впоследствии, когда Элис уже пропала, Анджела расспрашивала Ника, какая та была – но муж не мог сказать ничего больше. Он не разглядывал ее так, как сделала бы это Анджела, запоминая каждую черточку новорожденной. Он сказал без подробностей, что девочка была прелестной.

Анджела сомневалась, что Элис была бы похожа на Патрика. Тот родился довольно крупным, а Элис была такая маленькая и хрупкая. Едва пять фунтов набирала[3]. Но все равно, силясь увидеть в своих детях исчезнувшую Элис, Анджела частенько разглядывала фотографии маленького Пэдди, а также те снимки, что они сделали, когда спустя десять лет у них родилась Луиза. «Наша нежданная награда, как я ее зову», – говорила Анджела окружающим. Однако представить по этим фотографиям Элис все равно не получалось. Луиза оказалась блондинкой – в Ника.

Ощутив давно знакомую, тупую боль потери, словно сжавшую ей ребра и заполонившую грудь, Анджела попыталась вспомнить о чем-нибудь другом – счастливом и радостном, как этому учили разные книжки с практическими советами. Она подумала о Луизе и Патрике.

– Хорошо, по крайней мере, что у меня есть они, – сказала Анджела покачивающимся в грязной воде морковным «попкам».

Интересно, позвонит ей Лу сегодня вечером, вернувшись с работы? Ее младшая, конечно, знала эту грустную историю – как же не знать! – но никогда об этом не заговаривала.

«К тому же она терпеть не может, когда я плачу, – подумала миссис Ирвинг, утирая глаза обрывком бумажного полотенца. – Они все этого не любят. Им больше нравится делать вид, будто все у нас отлично. Что ж, я их понимаю. Пора бы мне уже покончить с этим. Пора отпустить Элис».

– С днем рождения, милая ты моя девочка, – еле слышно произнесла она.

Среда, 21 марта 2012 года

Эмма

Из-за этого младенца я всю ночь не могла заснуть. Я даже вырвала заметку из газеты и отправилась выбросить в мусорку, но в итоге сунула в карман кардигана. Сама не знаю зачем. Я решила, что ничего не стану с этим делать, надеялась, что все пройдет само.

Тут же еле различимый голос в моем сознании ядовито напомнил: «Ну, тогда-то все же не прошло».

И вот сегодня это дитя по-прежнему со мной. Взывающее к себе. Требующее, чтобы его признали.

Пол еще в полусне принимается шевелить ногами, словно проверяя, на месте ли они. Я жду, когда он откроет веки. И страшусь этого момента. С ужасом ожидаю увидеть в его глазах измученность и досаду, когда он поймет, что у меня вновь настали не лучшие дни.

Так мы с ним обычно называем эти приступы нервозной депрессии, и потому кажется, будто в том нет моей вины. Уже столько времени прошло с последнего приступа, что Пол наверняка считал, что все уже позади, – и теперь, увидев меня, он будет отчаянно пытаться не выказывать своего разочарования.

И все же я не могу не разделить его тревогу. Порой мне кажется, что я не вынесу этой тяжести, что она окончательно меня раздавит.

Считается, что если что-то тебя не убьет, то, значит, сделает сильнее. Так говорят, когда человеку довелось пережить что-то ужасное. Так любит высказываться и моя матушка Джуд. Но это вовсе не так. Пережитое ломает тебя изнутри, и чувствуешь себя так, будто все в тебе раздроблено и потом кое-как скреплено воедино старыми замызганными бинтами и желтоватым скотчем. И у тебя постоянно поскрипывает в местах слома. И все слишком хрупкое и обессилевшее, чтобы долго держаться. Иногда даже жалеешь, что тебя это и вправду не убило.

Наконец Пол просыпается и без лишних слов приносит мне из ванной таблетки и стакан воды. Потом гладит меня по волосам и молча сидит рядом на постели, пока я принимаю лекарство. И бормочет еле слышно под нос, что, дескать, все нормально.

Я пытаюсь поддержать себя, мысленно внушая, что «все пройдет». Однако сквозь любые защитные укрепления в сознание все равно просачивается: «Такое не пройдет никогда».

Проблема в том, что любая тайна рано или поздно выходит из-под контроля, начиная жить своей жизнью. Я всегда считала, что, если перестану думать о том, что со мной случилось, оно само собою постепенно ссохнется и вымрет. Но не тут-то было. Оно благополучно сидит себе в растущем хитросплетении всевозможного вранья и увертливых измышлений – точно большая жирная муха посреди паучьей сети. Если я сейчас хоть что-то расскажу, это будет означать порвать всю сеть в клочья. А потому я не расскажу ничего. Я должна хранить свой секрет. Что ж поделать, тайна есть тайна. Этим я и занимаюсь всю жизнь, сколько себя помню – храню свои тайны.

За завтраком Пол о чем-то мне говорит, но у меня пролетает все мимо ушей.

– Прости, дорогой, о чем ты? – пытаюсь я сосредоточиться, глядя на мужа через стол.

– Я сказал, что у нас в туалете почти вышла бумага. Того и гляди придется пустить в ход газету.

Сконцентрироваться у меня так и не получается.

«О чем он говорит? Что-то о газете? О господи, он это прочитал?!»

– Что?! – чересчур громко вскрикиваю я.

– Я про туалетную бумагу, Эмма, – тихо отвечает Пол. – Просто хочу напомнить, только и всего.

– Ах да, верно. Не беспокойся, я куплю. Ты иди, собирайся на работу, а я пока допью кофе.

Пол улыбается мне, целует мимоходом и поспешно удаляется минут на десять к себе в кабинет. Я же отпихиваю в сторону завтрак и торопливо вытираю ближайшие кухонные поверхности. Я вообще в последнее время все чаще ловлю себя на потребности все вокруг мыть и вытирать. Прочь, прочь, проклятое пятно!

– Я всё, – говорит Пол в дверях кухни. – Ты уверена, что все с тобой в порядке? Ты по-прежнему очень уж бледная.

– Со мной все хорошо, – отвечаю я, поднимаясь. «Ну же, Пол, иди давай скорей». – Удачного тебе дня, милый. Главное, будь полюбезнее с деканом. Сам знаешь, имеет смысл постараться, – добавляю я, смахивая с плеча его пальто ворсинку.