это определенным образом лицо города, — пояснил справочник, — они отражают его духовную жизнь. А город-то — герой! Понял? Иностранец твое объявление прочтет — что подумает о москвичах, а?

— А что иностранец? Как раз иностранец, может, и купит, — сказал Игнатов. — Где-нибудь в Кордильерах такая гиря — экзотика. Представляете: один пуд, Мытишчи…

Тут справочный агент и вовсе стал похож на сенбернара. Он сморщил нос и густо залаял на Игнатова:

— Валютную операцию вздумал прокрутить! Государственный культурный фонд сплавляешь за границу! Фарцовщик растреклятый! Ща милицию кликну!

Он высунулся из будки и крикнул на всю площадь:

— Гришаня! Сержант! Дуй ко мне! Сыми токо пистолет с предохранителя!

Неведомая пружина отбросила Игнатова в пасть станции метро, а сенбернар раскатисто захохотал ему вслед.

5.

Гиря, видно, каким-то потусторонним способом узнавала о попытках Игнатова освободиться от нее, потому что вела себя чем дальше, тем хуже. Как только Игнатов уходил на работу, она принималась прыгать по квартире. Глухие удары разносились по всей девятиэтажке. Начались жуткие перепалки с соседями, звонки из ДЭЗа, визиты участкового, акты всевозможных комиссий и протоколы товарищеских судов.

Всех особенно бесило то, что Игнатов и не пытался оправдываться, а просто молча выслушивал обвинения. Он был бы рад объяснить, а только кто поверит?

И последнюю попытку сделал Игнатов — отвез гирю в деревню к бабушке. Деревня располагалась далеко: от Можайска еще километров двадцать пять-на автобусе, а потом пешком сорок минут.

Старушка обрадовалась редкому гостю, напекла в его честь поджаристых крендельков. Крендельки Игнатов съел с удовольствием, а гирю тайком подбросил в бабкин огород, под жирные лопухи.

Он вернулся домой в одиннадцать вечера, а уже в первом часу ночи гиря гулко ударила в балконную дверь.

— Не пущу! — истерически закричал Игнатов. — Мерзни там, паршивка! Я знаю — ты и коньяк тогда, в поезде, нарочно разбила!

В ответ гиря, разбежавшись, шандарахнула так, что на балконной двери лопнуло стекло. Сверху, снизу и с боков азартно замитинговали разбуженные соседи.

Игнатов быстро и решительно оделся, сунул гирю в портфель и вышел на ночную улицу. Тут же неправдоподобно подвернулось пустое такси.

— Серебряный бор! — кратко приказал он водителю.

На берегу реки Игнатов отпустил машину, а сам неторопливо разделся до трусов. Потом он вытащил из брюк ремень, сделал петлю, конец ремня привязал к гире, а петлю затянул на шее. Держа гирю обеими руками, он зябко вошел в темную воду. Когда вода дошла ему до подбородка, он зажмурился, сильно оттолкнулся ногами от дна и нырнул вглубь вниз головой.

…Неведомая сила потянула Игнатова кверху. Он раскрыл глаза: гиря воздушным шариком плясала на поверхности воды у самого его лица. Ремень глупо и настойчиво лез в рот.

— Врешь, потонешь! — с ненавистью закричал Игнатов.

Он рванул гирю вниз.

Она же не давалась, как будто была сделана из пенопласта. Вода не принимала эту дьявольскую гирю, упорно выталкивала ее.

Тогда он ослабил петлю и снял ее с головы. Гирю подхватило и понесло течение.

Стоя по шею в воде, Игнатов тупо смотрел на свою быстро удаляющуюся мучительницу. Луна освещала ее круглый блестящий бок.

Змейкой вилял тянущийся вслед за гирей брючный ремень.

Минут через пять гиря скрылась за поворотом.

Не веря глазам, Игнатов, пятясь, вышел на берег.

— Неужели насовсем? — сказал он тихо.

Да, он знал, чувствовал интуитивно, что на этот раз — насовсем.

И надо же: он ощутил вместо радости освобождения щемящую боль утраты…

Впрочем, это продолжалось недолго.

Озираясь, он снял и выжал трусы, оделся, машинально причесал мокрые волосы. Потом, придерживая спадающие брюки, пошел к освещенным кварталам — ловить мотор.

ПОИСК

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИНСПЕКТОРА ЛОСОСЕВА

Малогабаритный, но достаточно

увлекательный детектив

1.

Наш дед был мрачен. Я это определил сразу: в мрачном настроении он потирает шрам на левой скуле — след от кистеня Петьки Мохнатого, самого знаменитого в свое время медвежатника из Марьиной Рощи.

Итак, потирая память о Петьке, он покосился на толстущую папку с ботиночными тесемочками, которую я аккуратно положил на край его блистательного стола:

— Что это еще?

— Дело Первопечатника.

Первопечатник — а в миру он пользовался паспортом на имя Быстробогатова Льва Григорьевича, и у меня никогда не было стопроцентной уверенности, что так его звали сызмальства, — был известен в определенных довольно узких кругах тем, что великолепно подделывал печатный текст. Он досконально знал десятки гарнитур шрифта, мог воспроизвести любые билеты, талоны, пропуска. Правда, печати и резиновые штампы он никогда не подделывал. И фальшивомонетчиком не был, денег не рисовал. Попался он на банных билетах — спекулировал ими в проулке на задах Центральных мужских бань. Вернее, менял эти билеты на мыло. А мыло пересылал своей незарегистрированной подружке Ляльке в Сызрань, и та уж распродавала его по договорным ценам.

— А что там с Первопечатником?

— Все. Закончил. Передаю в прокуратуру.

— Ну и передавай, а мне-то что принес? Думаешь, читать буду? Я промолчал. А что говорить? Дед сам прекрасно знал, что он должен завизировать дело. Нет, просто ему хотелось сорвать свою досаду.

— Вьюн на свободе, займешься им немедленно.

— Как на свободе?

— Так, — хмуро сказал дед, жуя мундштук папиросы. — Сбежал, вот и весь сказ.

«Да, Вьюн. Этот Вьюн был молодой рецидивист — взломщик дач состоятельных владельцев — профессуры, космонавтов, генералитета, рубщиков мяса. Но известен был Вьюн не столько своими набегами на престижные обители — кто нынче этим не занимается? — сколько побегами. Он сбегал уже четыре раза за последнюю пятилетку. В последний раз он использовал против конвоя популярное детское заклинание: «Открой рот, закрой глаза». Конвоиры, честно зажмурившись и раскрыв рты, прождали три минуты, а когда догадались возвратиться к уставной позиции, было уже поздно. Вьюна поминай как звали. Исчез.

И вот — опять…

— Где? — спросил я.

— В Больших Енотах. Летишь туда сейчас же. Вопросов, надеюсь, не будет?

— Хорошо, — сказал я. — В буфет только спущусь за сигаретами.

— Нет, — возразил наш железобетонный дед. — Машина у подъезда. Самолет вылетает через сорок три минуты, следующий рейс послезавтра. Послезавтра ехать — это все равно, что совсем не ехать. Сигареты купишь на месте, в Больших Енотах.

— В Больших Енотах наверняка «Приму» не достанешь. Дефицит.

— Лососев, это мне начинает надоедать. Хорошо, иди в буфет за своей «Примой», а