— Господи, куда мы? За что нам всё это… — всхлипывала та, едва поспевая за младшим сыном.

Впереди виднелся лес.

— Стой, гад! Не уйдёшь! — позади них раздавался топот ног и грязные ругательства.

— Ещё немного, спрячемся в лесу… — проговорил Бруно на бегу, устремляясь всё дальше от дома.

Мать задыхалась, но старалась не отставать.

— Сынок, у тебя плечо всё в крови, ты поранился! Нужно перевязать…

— Потом, не отставай, — Бруно крепко держал её за руку и тащил вперёд.

Они долго петляли по лесу, лишь потом, когда стихли звуки погони, упали на влажную, поросшую изумрудным мхом, землю.

— Что же теперь будет… — прошептала Марта.

Бруно промолчал. Он сам не знал ответа на этот вопрос. Главным сейчас было одно: они сумели оторваться от погони.

Глава 4. Гертруда и Аделина

— Стой спокойно, Аделина, не вертись, — Гертруда сердилась, пытаясь причесать дочь.

Занятие было не из простых. Непослушные рыжие локоны никак не хотели причёсываться и собираться в тугой пучок.

— Будешь вертеться, мне придётся тебя постричь. Тогда будешь походить на нашего Фрэнка.

Кстати, надо замолвить словечко за сына Фрэнка, как бы его не сослали на остров Смерти строить очередные казематы. Фрэнк очень просил её вступиться за сына.

Представив наполовину облысевшего пожилого садовника, Аделина звонко рассмеялась.

Ну всё. На ближайшие пять минут о причёске лучше забыть. Дочь долго не сможет успокоиться. Будет хохотать, пока опять на неё не прикрикнешь.

— Аделина!

— Мам, я буду, как дядюшка Фрэнк… почти лысая, — хохотала дочь, успевая при этом ловко увёртываться от золочёной тяжёлой расчёски.

Но Гертруда умела справляться с непоседливой девчонкой. Быстро намотала на руку медные кудряшки, скрутила их в узел и закрепила свои труды шёлковой лентой.

— Теперь хоть на девочку похожа, — вздохнула, с приятным удовольствием оглядывая плоды своих трудов.

Характер у Адель своенравный и свободолюбивый. А ещё она предпочитает общению с чинными воспитанницами королевского двора игры с сыновьями кухарки и прачки. К своим десяти годам они с приятелями успели изучить каждую щель и лазейку во дворце и его округе. Все попытки матери привить дочери правила дворцового этикета и быть кроткой, послушной, оказались тщетными. Играя с чумазыми мальчишками в прятки, лазая вместе с ними по деревьям королевского сада, Адель умудрялась испортить любое, самое красивое, платье. Обувь на ней буквально горела.

— Что у тебя с волосами? Только утром тебя причесала, а к обеду ты на ведьму похожа, — вздыхала мать, наблюдая, как раскрасневшаяся после беготни в догонялки дочь старается прикрыть ладошкой дыру на подоле новенького шёлкового платья.

Гертруда хотела сделать ей замечание, потом глянула на поникшую мордашку проказницы, и передумала. В сердце всколыхнулась волна нежности и любви. Такая мощная, что под ней можно задохнуться. Какая же хорошенькая и шустрая её дочь!

… — Мам, мне обязательно быть на этом приёме? — заискивающе начала Адель, отсмеявшись.

— Милая, я бы сама не пошла, будь моя воля. Но ты же знаешь дядю Артура. Он не выносит…

— Когда ему не повинуются, — легко скороговоркой закончила за неё дочь.

— И как ты его терпишь?

А это был вопрос, на который маленьким девочкам лучше не знать ответа.

На минуту вспомнив мерзкие объятия величайшего из королей, Гертруда внутренне передёрнулась. Вот уж поистине испытание. Самое сложное, притворяться, что он ей нравится. Скрывать, как тошнит от одного его вида.

Когда приходили подобные мысли, было от них одно средство. Помнить, ради чего она всё это делает. Как любил повторять епископ Иосиф: мысленно мы с тобой. Если бы он только знал, какие мерзости приходится ей терпеть…

— Госпожа, — к ней в спальню заглянула Тереза.

— Господин уже встал, требует вас к себе, — служанка прогнулась в почтительном реверансе.

Но по выражению её лица было видно, какое глубокое презрение испытывает она к своей хозяйке.

Придётся пережить и это. Постепенно за этот год Гертруда ко многому привыкла.

К тому, что рядом нет по-настоящему близкого, родного человека, перед кем можно было бы излить душу. Что друзья, которые ещё вчера клялись ей в вечной любви и преданности, стали вдруг враждебно настроены против неё и Адель. Ладно, она сама. Но дочь… в чём та провинилась? Разве она хочет крови, развязывает глупые войны, не ведя счёт бесконечным потерям? Сжигает дома бедняков, обирает их налогами и сажает в остроги?

В минуты нахлынувшего отчаяния Гертруда повторяла про себя: за нами благое дело. Те, кто настроен враждебно против нас, не ведают, что творят. С нами Святой Лука. Он нам поможет. Нужно помнить о цели. Победа будет за нами.

Становится легче, но ненадолго. До очередного косого взгляда в сторону её или Аделины. До тихого и злого перешёптывания за спиной о том, какую подлость она совершила, сойдясь с предателем и негодяем.

Словно у неё был выбор. Хотя, говорят, выбор есть всегда…

— Ты заставляешь меня слишком долго ждать, душа моя, — гнусаво протянул величайший из королей, томно откинувшись на спинку кресла, обитого красным бархатом.

— Признайся, гадкая девчонка, совсем не скучала по своему господину? — Артур прищурил свои маленькие глазки цвета пасмурного осеннего неба.

Верный признак, что он ею недоволен. А этого допускать никак нельзя.

— Конечно, скучала, — Гертруда склонила тёмную головку в знак приветствия, опуская взгляд, чтобы король не заметил в нём на секунду промелькнувшего отвращения.

Подошла поближе, сделав над собой очередное усилие, осторожно коснулась губами гладкой щеки.

Мастер-брадобрей успел с самого утра поработать над жидкой растительностью повелителя, слабо пробивающейся над узкой верхней губой и на вечно бледных дряблых щеках.

От его кожи пахло пеной для бритья и свежестью. Но Гертруде стоило больших усилий это прикосновение.

Неподвижные, как у змеи, холодные серые глаза оказались совсем рядом с лицом Гертруды. Артур смотрел так, словно читал все мысли, вихрем проносившиеся в её хорошенькой головке.

— Врёшь, но всё равно приятно, — промурлыкал себе под нос, закрывая веки и прижимаясь ледяными губами к её губам.

Стараясь не выдать нервную дрожь, всегда появлявшуюся в теле после таких поцелуев, Гертруда опустилась к нему на колени, положила руку на плечо.

— Как отдыхал мой господин? — спросила, нежно проводя узкой ладошкой по ненавистной сутулой спине.

— Неплохо, — ответил тот, не разлепляя век.

— Было бы гораздо лучше, если ты пришла ночью ко мне…

— Я хотела, — она поцеловала его в шею, прямо в кадык, который столько раз мечтала перерезать кинжалом.

Она не жаждала вида крови, фонтаном брызнувшей бы из тонкой шеи врага. Наверняка чёрной по цвету. Она просто представляла себе народ, освободившийся от своего