Настал день, а с ним и солнышко весеннее выглянуло, землю пригрело. На погосте черемуха душистая зацвела и пташки запели. Решил поп, что надо бы покойников обратно закопать, пока земля рыхлая да трава не зазеленела. Дождался ночи и пошел в сарай, да вдруг слышит — кто-то там есть. Испугался поп, заглянул в щель между бревнами и обмер от страха. Видит Савелий, что сидят его покойнички на полу и кости разные себе примеряют. «Это, — говорит один, — не твоя рука, дай мне!» А второй спорит: «А ты мне сперва два ребра моих верни да ногу левую». А еще двое голову друг у друга отнимают.

Подобрал поп рясу да припустил бегом домой. Прибежал, бросился в ноги к попадье, дурным голосом ревет и про покойников рассказывает. А попадья — Марфой ее звали — и говорит: «Совсем ты ум свой пропил, Савелий. Вином-то от тебя за версту разит, вот и покойники мерещатся». А поп свое твердит — есть, говорит, в сарае покойники, пойдем покажу. Попадья баба была смелая, взяла фонарь масляный и пошла к церкви. Поп за ней увязался, идет позади и икает от страха.

Зашел поп в притвор и видит — тут его покойнички, никуда не делись! Только теперь они все целые, при ногах и руках, в церкви хозяйничают. Свечи зажгли, вино для причастия пьют и просфорами закусывают. А один покойник его собственное, Савелия, праздничное облачение надел и службу потешную служит, у алтаря двух других мертвецов венчает. И дух такой сильный по церкви идет: напополам ладаном пахнет, напополам гнилью. Стоит Савелий ни жив ми мертв, от страха с места сдвинуться не может.

Марфа у ограды стояла-стояла, да не вытерпела, сама пошла в церковь. Видит: двери у церкви раскрыты, тумана белого внутрь натянуло, а в дверях поп стоит, белый весь от страха. Заглянула попадья внутрь, а там свечи горят, мертвецы хоровод водят, костьми гремят, ни попа, ни попадью не замечают. Схватила она тогда мужа в охапку и бегом вон, за ограду. Только в избе дух и перевела.

Поп чарку вина зеленого выпил, к нему речь и вернулась. Насела на него Марфа и спрашивает: как так может быть, чтобы в церкви святой мертвецы хоровод водили? А поп и сам не знает, что отвечать. Повинился он попадье, рассказал, как клад в могилах искал, расплакался даже, да слезами делу не поможешь.

Наутро пошла попадья к церкви, дверь приоткрыла и заглянула — там еще мертвецы? Да куда им идти, после церковного-то вина. Кто в углу сидит, кто лежит, а который мертвец в облачении был — тот прямо на алтаре спит и во сне икает. Встала тогда попадья у ограды и мужиков с бабами не пускает: заболел, мол, поп, в постели лежит, и вечерни тоже не будет. А сама думает: «Коли не боятся мертвецы ни креста, ни икон, надо их волшебством извести».

Как разошлись миряне, вернулась Марфа в избу, взяла из сундука полотна белого и пошла через лес на Гнилое озеро. Старики рассказывают, что озеро-то раньше не гнилым было, а проточным, и стояла на его берегу мордовская деревня. Да к нашему времени мордва вся куда-то подевалась, а протока тиной да камышом заросла. От деревни той одна землянка осталась, и жила там бабка старая, белая как лунь, Ашавой звали. Бабка травами крестьян пользовала, слова тайные знала и по-птичьи с филином могла говорить. К ней Марфа и пришла. Заходит она в землянку, а Ашава сидит на земле, босая да простоволосая, и суп из лягушек варит. Поклонилась ей попадья полотном и рассказала про свою беду. Ашава ей и говорит: «Дурак твой поп, перед ледоходом мертвецов тревожить. Теперь, когда они воздуха весеннего понюхали, сами в могилу ни за что не пойдут. Надо их из церкви хитростью да уговором выманить».

«Да как же хитростью, — говорит попадья, — когда не видят и не слышат они никого из живых — ни меня, ни попа?» — «А так, — отвечает Ашава. — просто. Возьми гриб-мухомор, да съешь его на закате: сразу на покойника похожей станешь и с мертвецами говорить научишься. Вот тут хитрость и понадобится». Сказала такое и дала Марфе мухомор сушеный, в лист завернутый.

Вернулась баба домой и все мужу пересказала. Решили они мертвецов той же ночью из церкви вывести да подальше от деревни спровадить. Взял поп гриб-мухомор и пошел к ограде церковной, заката ждать. А Марфа спустилась на реку, нашла самую большую лодку и нагрузила ее вином, яствами всякими, да свечей положила охапку.

Только петух зарю вечернюю прокукарекал, зашевелились мертвецы в церкви. Поп это как услышал, сразу мухомор съел и в земле измазался, чтобы на покойника еще больше похожим быть. Вошел он в церковь, и правда: мертвецы его признали, кланяются. Тот, который в облачении был, говорит: «Так это поп наш, Савелий! Здорово, батюшка, преставился никак?» Савелий отвечает: «Преставился, что же делать». «Так давай к нам, — говорит мертвец, — мы поминки по тебе сейчас устроим!» А поп ему в ответ: «Да какие поминки — вы же все вино церковное выпили да просфоры съели!» Мертвец по сторонам огляделся и говорит: «Твоя правда, Савелий, пусто у нас, нечем тебя угостить». Савелий тут и говорит: «А что в церкви сидеть — пошли на реку, авось найду я вам чего поесть и выпить».

Покойники как это услышали, обрадовались и за попом из церкви гуртом вышли. Идут, веселятся, костями гремят. А поп их к реке привел, на лодку зазывает, говорит: «Садитесь, люди добрые, по реке покатаемся, на луну посмотрим».

Мертвецы как увидели, что в лодке еды да питья полно, все в нее залезли, попа к себе зовут. А поп им кричит: «Сейчас, только подтолкну маленько!» Напрягся он изо всех сил да и вытолкнул лодку на самую стремнину. А по весне реку-то вспучило, вода быстро идет, водовороты крутит. Мертвецы глядь, а весел в лодке нету, управлять нечем. Так и унесло их по течению, только их поп и видел.

Обрадовался Савелий, что от мертвецов избавился, и побежал в кабак, вина выпить. Да забыл, что мухомор в нем еще не выветрился и оттого он на мертвеца похож. Да и то сказать, у попа вся ряса в земле, лицо серое, а борода от страха за ночь поседела. И пахнет or него могилой. Как зашел он в кабак, мужики его спьяну не признали и решили, будто покойник к ним явился. Кричит им Савелий: «Я это, я, Савелий!», а они его не слышат. Чудится мужикам, что покойник из могилы выкопался и на них рычит звериным рыком, когтями косяк дверной царапает.

Схватили они кто топор, кто ухват, и бросились на попа — хотят его изловить и зарыть еще раз, поглубже. Поп на улицу выскочил и в церковь побежал, за престолом спрятался, да куда ему от мужиков! Нашли они попа и давай его силком вытаскивать. Поп драться стал и лампаду разбил, а когда его к выходу тащили, перевернули подсвечник, лампадное масло и вспыхнуло. Мужики попа от испуга отпустили, бросились огонь гасить, да поздно было: иконостас как солома загорелся, а за ним и вся церковь. За ночь вся и сгорела дотла, а тушить никто и не пробовал — все свои избы водой поливали.

Так и сгорела церковь Всехсвятская. Поп с тех пор не пил, да без церкви ему делать было нечего, вот и уехал он из деревни. Церковь сперва решили отстроить, а потом передумали — слух пошел, что стоит она на проклятом месте. Да и я думаю, что место то было дурное, а то как бы в ней иначе мертвецы поселились? А мертвецов тех до сих пор по весне рыбаки видят — и на нашей реке, и на Волге. Говорят, что плывут они ночью па лодке со свечами и место ищут, где бы пристать. Да нету них весел, течение перегрести. Так и плавают.