положение. Она, ясно, ну ладно. Но вообще хуйня у вас, а не премия: перво наперво надо сделать сайт, заполнить его отрывками из книг, а также написать в википедию статью о премии. Ну и пани попалась. Я не тупой, я сам знаю, что нужен сайт, но на сайт нет денег и нет человека, который бы занялся его заполнением. Про деньги не волнуйся, я напишу в посольство. И, к моему ужасу, она выбивает деньги на сайт.

Из моих знакомых сайты умеет делать только Коля. Я некоторое время раздумываю, не будет ли это коррупцией, позвать своего братаделать сайт? Но, думаю, ладно, не велика коррупция, всего-то 600 евро, и премия получает не только дизайнера и верстальщика, но и человека, который отвечает за весь фирменный стиль премии, в будущем ему придётся договариваться с типографиями и самой Щепаньской. Какая коррупция – практически благотворительность!

А Бухалик тем временем взялась за премию всерьёз. Она, похоже, чувствует, что неопытные белорусы без её экспертного мнения не смогут выбрать даже цвет сайта. Она требует, чтоб я показал ей макет. Говно, говорит она, а не макет! У нас в Варшаве в такой цвет лестничные клетки красят. И присылает пруф – фото лестничной клетки. Я её поздравляю и говорю, что в Минске красят в другой, пруф тоже прикрепляю. Если я ещё буду фоном сайта заниматься, то кто соберёт все книжки за последний год?

Если кто-то думает, что книги номинируют авторы или издатели, то это заблуждение, прошу больше так не думать. Своим ходом на премию добирается 5-7, в лучшем случае однажды было 11 книжек. Остальные должны номинироваться как? С этим интересным вопросом я столкнулся внезапно. Оказалось, что и тут никакого механизма нет. Я предполагаю, что в первую премию Марыйка просто обзванивала всех независимых издателей (база телефонов мне перешла в наследство), а какие-то книги ей подсказали члены жюри – вероятно, именно так в первую премию попали книги издательств зависимых. Но мне казалось, что список первой премии был не полным – 18-20 книг (на рукописных бюллетенях было сложно разобрать). В общем, после того, как я обзвонил всех независимых издателей, после того, как члены жюри мне ничего не посоветовали, я погрузился в изучение сайтов государственных издательств и нарыл более сорока книг! Точно не уверен, но мне показалось, что жюри не очень ожидало такого количества и начало задавать мне вопросы, а кто номинировал такую-то книгу? А сякая-то книга это что – проза? Я рассказывал им очевидные вещи, которые почему-то не были им известны из первой премии, что книги никто не номинирует, это я узнал, что такие книги вышли, и если вы решаете, что они подходят на премию, то предлагаю вам их номинировать. Я не уверен, что жюри осознало, что произошло, но список был принят. А произошло на самом деле рождение механизма номинирования книг!

Теперь мне предстояло собрать по 6-7 экземпляров каждой книги. И это стало моей самой нелюбимой частью работы. Необходимо было звонить незнакомым людям и объяснять, что они должны дать мне бесплатно то, что они обычно продавали. Издательства сбивали количество, авторы предлагали преобрести книги в магазине – такая супер-пупер премия, поляки выделяют на неё немеренные деньги, а книги купить не можете, стыдно! И мне было немного стыдно, но я не мог сказать, что деньги очень даже меренные. Адам Глобус со скрипом выделил пару книг. Я пришёл за ними к нему в мастерскую, где он угостил меня кофе и рассказал, почему ему жалко отдавать книги. «Ведаеш, там всё куплено, всё равно мне ничего не дадут». Я говорил, что, возможно, и куплено, но от меня это тщательно скрывают, и я в свою очередь проконтролирую весь процесс, чтоб он был как можно менее купленным.

Я приносил книги в ПЭН-цэнтр, изо всех щелей которого как чернослив торчала нашанива. К моему приходу они обычно освобождали «конференц-зал», половину которого оттяпали перегородкой, за ней сидел переводчик их сайта. Я садился за стол. На пол клал два черновика А4 и ставил на них свои ноги в старых ботинках с глубоким протектором. Снег из протектора таял и стекал на черновики. Я вбивал книги в компьютер, а в зал заходила секретарша нашейнивы, как я понял в последствии, подосланная Дыньком. Она улыбалась странной улыбкой и спрашивала, не хочу ли я гарбаты? Мне было неловко, я благодарил и говорил, что сделаю сам. Моя версия такова, что Дынько воспринимал меня как представителя ПЭНа, и хотел меня умаслить, умаслив в моём лице ПЭН, чтобы и дальше пользоваться выгодами и преференциями от помещения. Но, во-первых, я тогда ни на что не мог повлиять (да мне и в голову такое не приходило, мне б премию сделать), во-вторых, на меня такое жополизание обычно не действует, что, впоследствии, для него и выяснится.

Перед Новым годом мы с жюри утвердили полный список книг, которые допускались к премии. Книг набралось 43 штуки. Мне приятно было понимать, что их в два раза больше, чем в предыдущую премию. Щепаньской я говорил, что видите, мол, как круто повлияла всего лишь одна премия на писателей, сразу в два раза больше написали. Хотя понимал, что это не премия, а я повлиял, потому что излазил весь интернет в поисках новых книжек. Щепаньска, вроде, была рада, но что-то её беспокоило. Она спросила, помню ли я наш разговор о том, что эта премия вне политики? Да-да, я действительно припомнил, к концу года она как-то педалировала этот разговор. Ну вот, помните, а как объяснить, что в этом списке находится Някляеў? А книжка Някляева, надо сказать была подана одной из последних, чуть ли не 27 декабря. И Хадановіч сказал тогда, а успел-таки, ну и что-то в таком духе, посмотрим теперь, что сделают поляки. И вот поляки в лице Щепаньской мне говорят о политике. Позвольте, говорю, да разве это политическая книжка? Он её, наверно, не как политик написал, а как писатель. В любом случае, жюри её приняло, или мне стоит сказать жюри, что именно эту книгу не надо принимать? Глаза у Щепаньской забегали: да нет, как так можно говорить, я ничего такого не говорила, мы (имеются в виду поляки из посольства) понимаем разницу между литературой и политикой, сами жили в сложные времена и проч., но вот в Беларуси есть люди, которые этого могут не понять. Так что мне сказать жюри? – спрашиваю. Ах, нет-нет, зачем же говорить. Я просто