песню, и Митико ни слова не слышала из того, что говорила учительница. Учителя начали поговаривать, что девочке не достаёт внимательности и она усваивает материал с трудом.

А однажды вышло и вовсе скверно: соседка по парте, у которой с Митико никак не налаживались отношения, толкнула её на перемене так, что Митико отлетела к стене, как шарик от пинг-понга. Вернувшись, соседка обнаружила, что её тетрадь с домашним заданием разодрана в клочья. И, хотя никто не видел, чтобы Митико до этого входила в класс, на неё стали смотреть косо.

– А как вы думаете, кто порвал тетрадку? – не удержался от вопроса я.

Митико слабо улыбнулась.

– Понимаете, доктор… Я же знаю, какой ответ будет засчитан, как правильный. Я могу пожать плечами и ответить, что у моей соседки отношения были натянутыми не только со мной. Или могу опустить глаза и смущённо пробормотать, что не смогла справиться со своим гневом и действительно сделала это, как все и подумали. Проблема в том, что тетрадку уничтожил Одуванчик. Понимаете? Он разозлился. Он хотел меня защитить!

Я понимал. Поэтому заварил новую порцию улуна, и мы продолжили.

– Пожалуйста, не сердись на меня! – девочка в школьной форме умоляюще смотрит на мальчика. Мальчик, отвернувшись от нее, сидит на высоком мостике через пруд, болтая ногами. В бурой воде изредка показываются толстые спины больших красных рыб.

– Кто сказал, что я сержусь? Просто говорю, как есть. Я тебе больше не нужен, тебе со мной скучно. Тебе этих подавай! – мальчик раздражённо кивает в сторону стадиона неподалёку.

Со стадиона слышен детский смех и стук отскакивающего от покрытия мяча. В садике для уединения, устроенном на самом краю школьной территории, тихо. Плакучая ива, кривая сосна, высокая трава, пруд с мостом, пара скамеек и ограда из сетки. Из школьного здания слышится звонок.

– Одуванчик, это не так! Мне никто, кроме тебя, не нужен! Мне не бывает с тобой скучно, просто… Просто мне действительно нужно ходить в школу и учиться. Пожалуйста, давай пойдём на урок. У меня и домашка готова, я же вчера целый вечер на неё потратила… – девочка оглядывается, школьный двор стремительно пустеет.

Когда она поворачивается снова, мальчика на мосту нет. Вокруг вообще никого нет, только какой-то прохожий с фотокамерой в руке идёт вдоль ограды по дорожке для велосипедистов.

Митико замолчала, вглядываясь в тот далёкий день. Когда наше молчание стало тягостным, мне пришлось его прервать.

– А что было дальше?

– Дальше? Я сначала не поняла, что произошло. Я думала, он так обиделся, что решил не появляться день, другой. Знаете же, как это бывает. Они приходят сами, их нельзя позвать, их нельзя прогнать, они совершенно самостоятельные существа, эти инвизы.

Слово «инвизы» Митико произнесла с горечью. Как по мне, то вполне нормальный термин. Какая, в принципе, разница, каким словом обозначать явление, которое меняет твою жизнь раз и навсегда? Любого слова будет недостаточно.

– Я прибежала домой, надеялась, он забрался в домик на гинкго в саду и дуется там. Домик был пуст. В тот день отец взял выходной и сводил меня в океанариум, где я впервые увидела кораллы ошеломляюще ярких, фантастических, будто неоновых расцветок. Я без конца повторяла, что хочу показать их Одуванчику, а можно, мы ещё раз сюда сходим вместе с Одуванчиком…

– А ваш отец?

– Отец… Он отмалчивался, как обычно. Он не слишком разговорчивый человек.

Митико покрутила миниатюрную чашку в руках, рассматривая блики на поверхности остывшего чая.

– Прошло ещё три дня, я начала плакать. Я винила себя в том, что не смогла объяснить Одуванчику, как он важен для меня. Через неделю, когда от слёз я стала похожа на китайского болванчика, отец пришёл поговорить со мной. Он сказал, что я не должна винить себя в том, что Одуванчик исчез. Он сказал, что Одуванчик никогда не вернётся. Он сказал, что после истории с тетрадкой он подписал бумаги на твайс-инвиз процедуру.

Девушка подняла на меня глаза. Возможно, она ожидала слов поддержки, но меня будто в морозилку сунули. Мой профессионализм испарился, как не было. Проклятье, я работаю в этом кабинете уже больше полувека, знаю все трюки своей профессии, и вот вам, пожалуйста, такой срыв. Похоже, на папке с записями о случае Митико мне придется написать большими буквами: «Последний пациент доктора Свантесона». Ржавая дверь в кладовку с детскими воспоминаниями приоткрылась, и узкой щели оказалось достаточным для того, чтобы призраки прошлого полезли оттуда, как пенка на закипающем молоке. А у вас молоко убежало. Ах, батюшки, молоко убежало! Постойте, но у меня нет никакого…

Довольно.

Я захлопнул воображаемую дверь и вернулся к Митико.

– Да, – глухо произнёс я, – многие родители подписывают бумаги после подобных случаев. Наверняка вашему отцу объяснили в «Nomokar Inc», что не все инвизы безопасны для своих хозяев.

Митико вздрогнула и отвела взгляд. Я знал, что сейчас ей больше всего хочется шваркнуть чашку об пол, чтобы фарфоровая крошка брызнула во все стороны. Но – девочка повзрослела. Она держалась, а я продолжил.

– К сожалению, это правда, – я старался, чтобы мой голос звучал уверенно. В своё время я потратил уйму времени, чтобы поверить в эту правду, откуда эти сомнения сейчас? – Дело в том, что компания ведёт самый детальный учёт всех историй об инвизах, до которых только может дотянуться. Раньше статистикой занимался целый отдел аналитиков, теперь этим занимается искусственный интеллект. Долговременные наблюдения показывают, что инвизы действительно могут разрушить жизнь тех, к кому приходят. Я уверен, ваш отец хотел вам добра.

Девушка, сидевшая напротив, посмотрела на меня удивлённо, будто я ляпнул величайшую глупость на свете.

Девочка в школьной форме и с ранцем за плечами неслышно идёт по коридору со стенами из матовых решётчатых сёдзи. Дойдя до раздвижной двери, выкрашенной синим, она оглядывается, будто боится, что за ней кто-то следит. Осторожно, стараясь не шуметь, отодвигает дверь, осматривает пустую мастерскую. Рабочий стол отца, заставленный стаканами с кистями, баночками с красками, стопками белых фарфоровых блюдец, которые отец использует в качестве палитры. У окна – ещё один стол, где лежат готовые работы. Девочка проскальзывает в комнату, подходит к большому столу у окна. Несколько плотных листов, расчерченных на рамки разной величины. В каждой рамке отдельная сцена и подпись. Персонажи, обведённые по контуру тонкой линией. Каллиграфически прописанные диалоги. Девочка внимательно разглядывает картинки.