Люда кивнула.

– Ну что ж, дело хорошее. А твой мальчик, он как, не будетпротив?

Маленький ротик слегка искривился в усмешке:

– Мой мальчик? Ничего себе, мальчик – ребенка заделал содного раза!

Звучит грубовато, может быть, цинично, зато выражено точно.

– Ну, я хочу сказать, твой мужчина – он рад будет ребенку? –уточнила Валентина. – Ты ведь вроде бы не замужем? Может быть, вам с ним ещепосоветоваться? Шаг ответственный, всю вашу жизнь переменит. Направления-товозьми, анализы все равно надо будет делать…

– Вы мне зря платный анализ выписали, – перебила ее Люда иотодвинула бланки. – Я теперь к другому доктору буду ходить, на другом участке.Бесплатно, потому что пока я живу без прописки, а теперь они меня пропишут, разя беременная. И вообще, теперь они со мной по-другому будут говорить! Никуда неденутся. Так что я к тому доктору пойду, по месту жительства и прописки, он идаст мне новые направления.

Валентина растерянно моргнула. Эта девонька ей, условноговоря, в дочери годится, а отстегала словесно взрослую тетеньку-докторшу,будто малявку-неразумницу. С другой стороны, тетенька-докторша сама виновата:куда спешила с этими бланками? Надо было сначала поговорить с пациенткой. Нет,решила дать ей время прийти в себя. Но до чего же быстро она очухалась, этаЛюда Головина! Крепкая барышня. Умеет держать себя в руках, и, надо полагать,не только себя. Видимо, ее мальчик (мужчина, конечно же, мужчина!) тоже пикнутьне смеет против ее решения. Ишь, как это прозвучало: «Теперь они меня пропишут,никуда не денутся! Теперь они со мной по-другому будут говорить!» Так и видишьза этим словечком «они» мальчика-мужчину и его мамочку, которой совершенно непо нраву вот такая сношенька – с угрюминкой, очень даже себе на уме.

И эту маму можно понять, ей-богу!

Валентина попыталась одернуть себя – дескать, твоя-то какаяпечаль? – но мысли не послушались.

Неужели Люда решила сохранить ребенка только ради прописки?Ой, да чего только не бывает в жизни! А потом, закрепив свои права, онапримчится за направлением на аборт… Что ж, время у нее еще есть, аж два месяца.И можно спорить, что придет она «по месту жительства и прописки», уже готоваясделать аборт. У этой барышни, похоже, все наперед рассчитано. Довольнобесстыжая девка, если хорошенько подумать.

Ну и что? Вам-то какое дело до отсутствия или наличия у неестыда, доктор Залесская? Клятву Гиппократа давали? Давали. «В какой бы дом я нивошел, я войду туда для пользы больного…» Ну так и молчите в тряпочку.

Валентина невольно бросила взгляд на противоположную стену.Вот она висит! В смысле, клятва, а не тряпочка. Роскошно изданный постерзанимает изрядную часть стены и внушает глубокое уважение как самим своимвидом, так и этим словосочетанием – «Клятва Гиппократа», да и общейвитиеватостью текста. В принципе, наверное, это неплохо смотрелось бы вкабинете любого другого врача, только не гинеколога. Потому что там, в этойсамой клятве, есть такие слова: «Я не дам никому просимого у меня смертельногосредства и не укажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакойженщине абортивного пессария».

Пессарий – это расширитель для матки. Он применяется именнопри абортах. И, строго говоря, в этом кабинете, как и вообще во всехгинекологических кабинетах мира, непрестанно нарушается клятва Гиппократа. Ведьдесятки женщин получают здесь хоть и не пессарий конкретно, а все женаправление на аборт. Получают просимое «смертельное средство» для уничтоженияплода.

А между прочим, Люда Головина, которая так не нравитсядоктору Залесской, не просит у нее «абортивного пессария». И, может статься,никакой аферы она не затеет, ребенка все же оставит и будет ему самой что ни наесть заботливой мамой!

Люда зыркнула своими темными глазками, и Валентинасообразила, что молчание несколько затянулось.

– Ну что ж, договорились, встретимся через недельку. Тогдана сегодня все? Можешь идти. До свидания, желаю тебе удачи – и твоемуребеночку.

Люда и бровью не повела, не то чтобы спасибо сказать.

– Тут откуда-нибудь позвонить можно? – спросила безразлично.– Из регистратуры или еще откуда-то?

Ага, так тебя кто-то и пустит звонить из регистратуры!

– Возле гардеробной автомат на стене. Бесплатный, – сухосообщила Валентина. – Кстати, там кто-то еще есть, в коридоре? Или кончиласьочередь?

– Нет, – брезгливо поджала Люда и без того крохотные губки.– Чурки какие-то сидят.

И, не прощаясь, выплыла из кабинета.

На пороге немедленно возникли две женщины. Черноволосые,черноглазые, смуглые, крепенькие такие. Азербайджанки, понятно. Чурки, это жнадо! Видали националистку? А сама она кто, эта Люда Головина? Если ужрассуждать с точки зрения великорусского шовинизма?

Валентина покачала головой. Надо же так завестись из-закакой-то дуры?! А впрочем, уже без десяти семь, прием кончается. Устала допредела, вот и реагирует на все так болезненно. Сегодня тетки валом валили,даже чайку глотнуть было некогда.

– Дамы, а вы почто вдвоем? – спросила уныло. – Приму я вас,приму обеих, только давайте не сразу, а в порядке очереди.

– Да она не понимает по-русски, – усмехнулась одна изженщин, бывшая повыше ростом. – Недавно тут живет, всего месяц какой-то.

– А вы кто? Родственница?

– Нет, я у ее мужа работаю. Фрукты-овощи, понятно?

– Понятно, – вздохнула Валентина. – Значит, будетепереводчицей?

– Ой, ну какая из меня переводчица? – всплеснула рукамипродавщица. – Я сама молдаванка, по-ихнему два слова знаю. Объясняемся с ней напальцах.

– Тогда зачем пришла? Иди, в коридоре подожди. На пальцах яи сама сумею – хоть по-азербайджански, хоть по-молдавски, – зевнула Валентина исделала вид, что задирает халат: – Давай раздевайся, подруга, поняла?

Азербайджанка испуганно на нее покосилась и началарасстегивать платье на груди.

– Да не надо! – досадливо сморщилась Валентина. – Толькоснизу!

Она опять потрясла полами халата. Лицо женщины прояснилось,она задрала длинную юбку и принялась стаскивать толстые колготки.

– Ну вот, видишь? – победоносно глянула Валентина напереводчицу. – Нашли общий язык. Так что топай, посиди за дверью.

– Не могу, – вздохнула та. – Меня муж ее попросил в кабинетепобыть. У них нельзя женщине одной ходить к врачу.