— Надо же! — сказал он невпопад, но тут же взял себя в руки: — А зачем вам выяснять про Кафку?

— Это связано с одним моим пациентом, — объяснила она. — Запутанная история…

Она лечила людей, чья тень начинает расти без видимых причин, при всех атрибутах внешнего благополучия и приличном здоровье, а также тех, чья тень не сокращается при очевидных усилиях и успехах.

— Здорово! — восхитился Киш. — У меня нет ни одного знакомого тенетерапевта! Близко знакомого, — уточнил он на всякий случай. — Наверное, это очень интересно?

— В общем да, очень, — согласилась она. — Но, как и везде, со своей рутиной, подводными камнями…

Неожиданно Варвара сама разоткровенничалась. Может, на неё подействовала его встречная контрпрограммирующая похвала? Или ей, привыкшей слушать, самой захотелось выговориться перед случайным знакомым, с которым не рассчитываешь встретиться вновь?..

— Знаете, какие случаи я терпеть не могу? — продолжила она после совсем короткой паузы. — Когда приходят и говорят: «Доктор, почему на прошлой неделе я сделал десять миллионов, а моя тень ни с места — какая была такая и осталась?» С таким подтекстом: я очень занятой человек, делаю большие дела, так что давай быстренько разберись, и я побежал дальше. На таких типах можно заработать кучу денег, но меня от них просто тошнит. Нехорошо так говорить о своих клиентах, но тем не менее. Просто физически тошнит.

— И что вы в таких случаях делаете? — проникся сочувствием Киш. — Отказываете?

— Отказывать не всегда получается, — покачала она головой, — по крайней мере, сразу. Нельзя же сказать: «Таких, как вы, я терпеть не могу». Обычно минут пятнадцать гоняю по теньмометру, записываю показания, составляю ментальную карту, а после говорю что-то вроде: «По-видимому, это случайные десять миллионов: если вы их потеряете, ваша тень не удлинится». В качестве эксперимента предлагаю временно перевести их на мой счёт и самим убедиться. Как правило, этого хватает.

— Хитро! — Киш рассмеялся.

— Но однажды это не сработало, — уточнила она, словно возразив самой себе. — Он вернулся и закатил скандал: «Я потерял эти десять миллионов, и моя тень выросла на целый этаж!» Орал, что из-за меня над ним всякие козлы, трын-трын-трын, и что моё место на трын-трын-трын, и что он мне это устроит. Короче, вёл себя по-хамски — пришлось его выставить.

— И он… выставился? — изумился Киш. — Сам?

В его голове уже промелькнули беспощадные «бац-трах-шмяк-плюх!», после которых чванливый толстяк униженно покидал картинку, а спасённая Варвара…

— Ну, это было несложно, — она сделала крохотный глоток кофе, не столько поднимая чашку, сколько склоняясь над ней. — Я сказала, что его реакция многое объясняет: если вместо того, чтобы держать удар судьбы, он предпочитает орать на тенетерапевта, словно не тень выросла, а пенис уменьшился, то… Он, конечно, опешил, но ушёл, пообещав мне разные неприятные трын-трын-трын.

— А дальше? Больше не появлялся? — спросил он, хмурясь.

— Почему же? Появился, — невозмутимо продолжала она. — С огромным букетом. Вроде того что: собирайся, мы женимся, у тебя всё равно никого нет, я это выяснил, выходи за меня замуж, короче.

— А вы? — спросил Киш ревниво.

— Всё это очень лестно, сказала я, и он видный мужчина, но у меня принцип: я никогда не выхожу замуж за клиентов. Слыхали такое слово — «увы»? Вот это оно самое.

— А он? — внимательно следил за сюжетом Киш.

— Вначале он, конечно, не поверил: думал, я ломаюсь, кочевряжусь, набиваю цену. А потом его задело, вспылил, весь раскраснелся: у тебя нет выбора — или выходишь за меня, или к тебе больше ни один мужик и на километр не подойдёт, уж он это обеспечит. Так что останусь одна до скончания века…

— Подонок, — сказал Киш, — конченый подонок.

— Да нет, что вы, он милый, — не согласилась Варвара, словно заступалась за своего невоспитанного, но обаятельного пса, — просто к нему нужен подход. Я сказала: хорошо, раз так, то я согласна…

— Согласна?! — не поверил своим ушам Киш.

— …но с одним непременным, — она снова склонилась над чашкой, — условием: он сам передумает жениться.

— Почему? — удивился Киш.

— Ага, — кивнула Варвара, — он тоже спросил: «Почему это? Ты это о чём, крошка?» Ну как почему, сказала я. Потому что у меня противный характер, я страшно расточительна и капризна, я его вмиг разорю и доведу до неврастении, к тому же у меня дурацкая привычка начинать смеяться в спальне в самый неподходящий момент. Короче, говорю, я очень мечтала вас охмурить, но вы меня отшили. Только с этим условием я согласна.

— А он?

— Опять опешил. А потом расхохотался. Сказал, что я девка не промах, та ещё штучка, и со мной надо дружить. И мы действительно подружились…

«Я её перевоспитаю, — утешил себя Киш, — будет знать, с кем дружить».

— Ну как подружились, — уточнила она. — Поддерживаем общение: он заезжает раз в несколько месяцев — просто поболтать. И, знаете, он умеет бывать галантным: на праздники цветы дарит, приглашает в ресторан…

— А почему вы сказали «никогда»? — Киш склонил голову набок. — «Никогда не выхожу замуж за клиентов»? Как это?

— Ну, он был не первый, это более-менее регулярно случается, — легко объяснила она, будто речь шла о чём-то обычном. — Профессиональные издержки…

— У вас опасная профессия, — произнёс Киш заботливо и немного сварливо.

— Не опасней, чем ваша, — она снова непринуждённо пожала плечами. — Кстати, а вы чем занимаетесь? Вы же здесь тоже по делам?..

— В общем-то да, — медленно ответил он и задумался, не зная, как передать всю важность своих неопределённых планов.

В ту пору он писал эссе о дефенестрации — средневеково-ренессансном обычае начинать всякую серьёзную смуту с выбрасывания в окно одного-двух представителей зарвавшейся знати или задирающих цены торговцев, чиновных мздоимцев, коллаборационистов и прочих адептов угнетения. Эссе Киша посвящалось роли дефенестрации в формировании политической культуры Европы, и, в частности, он тонко проводил связь между европейским стремлением к свободе и дефенестрацией, как разновидностью свободного падения. Из этого при желании можно было сделать вывод, что стремление к свободе легко приводит к падению, и далее порассуждать, всегда ли такое падение неизбежно или только при ложном понимании свободы. Но такой подход переносил исследование из призрачно исторического русла в откровенно философское, к тому же вносил неуместный морализм (а кто он такой, чтобы читать морали умершим?) и заведомо сужал возможный круг рассматриваемых тем.

Киш выбрал другой путь: он смело противопоставлял демократическую дефенестрацию авторитарному сжиганию на костре, при этом указывая на противоречивость данной антитезы, которая, свою очередь, свидетельствовала о тернистости пути либеральных устремлений. Ведь, как ни крути, а дефенестрация, будучи оружием низов против верхов, в физическом плане представляла ровно обратное движение — сверху вниз, в то время как сжигание, применяемое верхами против низов, воплощаясь в огне и дыме, устремлялось снизу вверх. Именно это диалектическое противоречие, по мнению Киша, привело к тому, что в новейшие времена всё стало происходить ровно наоборот: при банкротстве вчерашние небожители в основном предпочитали уходить из жизни путём самовыбрасывания из небоскрёбов, тогда как отчаявшиеся бедняки всё чаще стали прибегать к самосожжению…