— А что такого в этой фразе? — заупрямился он. — И что опасного в этом деле?

Варвара смотрела на него с сочувствием, которое Киш не понимал и не принимал. Несколько секунд они играли в кто кого перемолчит.

— Я знаю, что такое интеллектуальный азарт, и очень хорошо вас понимаю, — мягко произнесла она (он подумал: вот таким голосом она говорит со своими пациентами). — Но здесь опасность не в ожиданиях ваших заказчиков, а в ваших. Жажда ожиданий их не коснётся — они просто заплатили, чтобы жаждали вы. Настоящего, как вы говорите, результата. И в результате они-то останутся чистыми, а вы иссушите душу…

— Каким это образом? — грубовато спросил он. — И вообще, о чём это вы?

Варвара ответила не сразу, — она смотрела на него испытывающее, то ли подбирая нужные слова, то ли надеясь, что он и сам додумается, то ли собираясь с духом. И, наконец, снова заговорила.

— Вы ведь хотите это увидеть? — она спрашивала, но на самом деле утверждала. — Вы приехали, чтобы увидеть дефенестрацию? Вам хочется, чтобы озверевшая толпа начала выбрасывать из окон чиновников и банкиров, а вы потом могли написать об этом в своей работе?

Ему сделалось неуютно: жарко лицу от стыда и как-то по-тоскливому холодно внутри. Он стоял потрясённый тем, как легко она прозрела то, в чём ему не хотелось себе признаваться.

— Какими б они ни были, Киш, это ужасно.

Всё было кончено.

«Зачем, — успела пронестись мысль, — зачем, радость моя, ты это сделала?..»

— А с вами надо держать ухо востро, — невесело улыбнулся он, медля с тем, чтобы распрощаться с ней навсегда. — Это действительно ужасно… Ещё можно понять взбалмошных манифестантов: пусть они жаждут крови, но ведь они — негодуют против несправедливости… А у меня — просто исследовательский интерес и желание прославиться…

Он говорил это, глядя в потрясающе синее небо, чтобы не видеть глаза Варвары, и потому понятия не имел, почему она продолжает молчать. Ему оставалась только продолжать:

— А ещё это ужасная глупость: у такого саммита должна быть ТАКАЯ охрана, что даже намёка на инцидент не может быть. Надеяться, что произойдёт дефенестрация, настолько глупо, что не хочется себе в этом сознаваться. Поэтому, собственно, я и не сознавался… Вы правы… Что ж, приятно было познакомиться.

Он позволил себе ещё раз окинуть Варвару взглядом, потрепать её по плечу и, развернувшись, направился к чёрным кованым воротам. Уже на третьем шагу его захлестнуло одиночество, такое острое и внезапное — даже сопротивляться не было смысла. Киш смог лишь подбодрить себя полуироничной мыслью, что кладбище, как ни крути, — самое место для расставаний и утрат, и, пожалуй, ещё никогда он не расставался столь безупречно. Варвара при таком раскладе вполне заслуживала звания идеальной утраты…

— Киш!

Не оборачиваясь, он сделал ей ладонью «пока-пока!» и через несколько чрезвычайно долгих мгновений услышал за спиной дробный стук каблучков. В последний момент он развернулся, и Варвара налетела на него, уткнувшись ладонями в его грудь.

— Не может быть, Киш, чтобы вы вот так взяли и ушли, — выпалила она, запрокинув лицо и устремляя взгляд прямо в его глаза. — Это просто исключено. Вы не можете!

— Вот как? — не без гонора он сделал небольшой шаг назад. — Это почему же?

Задумавшись, Варвара на секунду опустила лицо в поиске волшебной формулы, с помощью которой могла бы удержать его, а затем решительно вскинула голову, встряхнув своими великолепными каштановыми волосами:

— Если за сегодня вы не наделаете больших глупостей, я пересплю с вами этой ночью!

Радостная волна взлетела к самому горлу, но уже через мгновенье случился отлив: кто бы мог предположить, что мечта так быстро покажет изнанку — да ещё такую, какую и не нафантазируешь.

— По правде говоря, — медленно произнёс он, — теперь с вами ложиться в постель даже как-то страшновато.

— А мне страшно — одной, — быстро призналась она. — Уже давно. И мы так славно гуляли…

Он видел: она специально раскрывается перед ним, чтобы он не чувствовал себя перед ней беззащитным.

— И я при вас плакала, — напомнила она про ещё не обсохшие события, — это ведь что-то да значит… Я не хотела делать вам больно, Киш. Вы же должны это понимать.

— Понимаю, — кивнул он. — Вообще-то, я думал, это вы не захотите больше со мной иметь дело.

— Тогда я была бы ужасной снобкой и ханжой, — отмахнулась Варвара, — а я не такая… Между прочим, могли бы и заметить!

Казалось бы, можно радоваться, что всё так легко разрешилось, но его продолжал грызть кладбищенский червь сомнения.

— Вы думаете, сможем делать вид, будто последней минуты в нашей жизни просто не было? — недоверчиво спросил он. — Боюсь, мы не сможем её забыть, даже если очень захотим.

— А мы и не хотим, — легко успокоила его она. — Просто нужно что-то придумать…

— Всего-то? — улыбнулся Киш. — И что бы такого придумать? Может, отмотаем время назад? Помните, в «Гарри Поттере и узнике Азкабана» у них была такая волшебная штука…

— Тсс! — Варвара приложила палец к губам и задумалась.

Звенела тишина. Киш смотрел на Варвару и думал, какой странный момент он сейчас переживает — ничего подобного в его жизни ещё не было, и трудно было даже определить, в чём необычность заключается. Наверное, в стремительных переходах от нежности к отчуждению и обратно, в контрастном сочетании любви и смерти, большого города и безмолвия, такой близкой и при этом едва знакомой Варвары, о которой он ещё вчера даже не подозревал, а сегодня так боялся потерять, и в чём-то ещё неуловимом, что невидимыми волнами плыло в воздухе…

— Придумала! — Варвара легонько стукнула себя ладошкой по лбу. — Мы же на кладбище! Здесь вы можете похоронить свои нехорошие ожидания! Сможете?

И он похоронил.

Стакан опустел. Киш открыл глаза и упёрся руками в подлокотники, чтобы подняться, но внимание скользнуло дальше — к окну, а точней, к надписи на стекле, которая уже тридцать секунд висела в нижней части стеклопакета. Окно — последняя разработка Kaleva («…не интересуются погодой — готовы к любой!») — предупреждало, что кто-то пытается заглянуть в квартиру с уровня тротуара. Ориентировочный цвет глаз — тёмно-карий.

Вставать и выглядывать во двор было и лениво, и опрометчиво. Киш вывел на поверхность стеклопакета вид из окон первого этажа, где жил ещё один приверженец калевского стиля. На тротуаре, действительно, задрав голову, стоял человек в тёмном костюме. Брюнет. Полное лицо с усиками казалось незнакомым. Лет тридцать пять.

«Довольно крепкий парень», — отметил Киш и снова пообещал себе спортзал. Позади, метрах в десяти, ещё несколько. Судя по всему, охрана. Человек нетерпеливо выругался. Киш точно никогда не видел этого типа. Но, кажется, о нём слышал.