Осознать, что Илья уже все, было трагедией. Но любое четко сказанное судьбой уже все приносит пусть печальное, но все же успокоение, и Фира — это была новая Фира, впервые в жизни отказавшаяся от своего страстного желания, — стала спокойней и счастливей, чем прежде. И даже их любовная жизнь стала более страстной. Ее любовь к Эмке, то ли любовь, то ли вдруг вспыхнувшая обида на жизнь, ненадолго отдалила ее от Ильи, но потом все вернулось: она хочет Илью, не изменяет ему даже в мыслях, — чем же это не любовь? А изредка повторяющийся сон… не имеет значения, мало ли что может присниться. Сон был странный, ей снилась любовь, физическая любовь с Ильей и любовь, во сне Илья любил ее физически, она ему физически отвечала, но при этом испытывала нежность, и эта нежность была — Эмка. Как будто она любит двоих разной любовью, как будто у нее две души.

Если бы Фира могла говорить о сексе, она улыбнулась бы и радостно-ворчливым голосом сказала: «Ну, страстной наша жизнь была всегда…», и это правда. Но Фира даже с Фаиной никогда не обсуждала «это», кроме, пожалуй, одного раза: Фаина сказала «у нас с Эмкой с этим все», и Фира в ответ «ох…», вот и весь разговор.

…Но если бы Фира хоть раз в жизни заговорила о сексе… пожалуй, она сказала бы «отстаньте!».

Как говорил Мессир из любимого Фаининого романа, обозрев москвичей, «ну что же, люди как люди», — так и Фира — ну что же, обманутые надежды, смирение, очарования-разочарования, все как у всех… А если бы Мессир был психоаналитиком, он бы добавил: «Все как у всех, и секс как способ компенсации социальной неудовлетворенности». Фира была совершенно как все. Она и не претендовала на собственную уникальность. Но Лева, Лева!.. Лева не как все!

К десятому классу Лева Резник глядел сверху вниз с фотографии на доске почета 239-й школы с удвоенным правом — как победитель математических олимпиад и как человек Возрождения. Человеком Возрождения Леву называла учительница литературы, — она говорила, что его способности к гуманитарным наукам не меньше, чем способности к математике.

Фира была счастлива вообще и на каждом родительском собрании отдельно. На каждом родительском собрании Фира испытывала сладостное чувство в диапазоне от приятного волнения до почти болезненного спазма острого счастья.

Собрания всегда проходили одинаково: взволнованные родители рассаживались по партам, не глядя друг на друга, — что будет? Классный руководитель, математик, стоя на кафедре, тусклым голосом зачитывал список. Список был длинный — те, кто «подлежит скорому отчислению», затем такой же длинный — те, кто «не тянет», и самый длинный — те, кому «нужно больше работать, чтобы остаться в школе». Однажды одна мама упала в обморок, услышав свою фамилию в списке «не тянет», остальные оказались покрепче, но без маминых слез и папиных мрачно сжатых челюстей ни одно собрание не обходилось. Фира старалась не глядеть на растерянных родителей, по лицам которых будто мазнули мокрой тряпкой, особенно было жаль мам. Дети пришли в эту особенную школу не учиться, они пришли за своим будущим, — или родители привели их за будущим, поэтому мамы плакали и папы так не по-мужски драматично воспринимали.

После прочтения списка «ужасных» математик отмечал «прекрасных». «Прекрасных» было немного, рядом с фамилией звучало количество решенных особо сложных задач. Лева всегда был в этом коротком списке на первом месте, и Фира опускала голову все ниже, стараясь быть скромной, не петь лицом, не демонстрировать родителям обычных детей свое огромное, огромное, огромное счастье.

Школа была главное, но не Главное. Система математического образования была двойная — школа и математический кружок, и для настоящего успеха одно не могло существовать без другого, как без обеда не может быть десерта, а без десерта не может быть обеда. Школа была обед, знания, оценки, аттестат, поступление в университет, олимпиады, а маткружок был десерт, математика в кружке отличалась от математики в школе как полет мысли от ежедневных экзерсисов. Или, если сравнить с Фириным любимым фигурным катанием, школа — это обязательная программа, а кружок — произвольная программа, в школе учили, а в кружке занимались олимпиадной математикой, готовили к олимпиадам: городской, всесоюзной и — страшно сказать — международной. В маткружке Лева тоже был первым.

Математические олимпиады в городе проводились начиная с восьмого класса. В восьмом классе Лева занял первое место, как говорили в кружке, «на городе», но та олимпиада была еще как бы детская, не в счет, а Лева — победитель-девятиклассник уже представлял Ленинград на всесоюзной олимпиаде — и приехал с победой! О том, что случилось дальше, Фира предпочла бы забыть, помнить было мучительно, забыть невозможно, но она изо всех сил забывала, как будто не выбросила старое тряпье, а убрала на антресоли, с глаз долой.

Олимпиадные дипломы хранились у Фиры в комоде вместе со всеми документами, но место занимали отдельное, почетное, ведь ее и Ильи дипломы о высшем образовании были прошлое, уже имели значение только антикварное, букинистическое, а Левины дипломы — это блестящее будущее, матмех ЛГУ, аспирантура в институте АН СССР, математические конгрессы, медаль Филдса.

«Но если кто-то победит на всесоюзной в десятом классе… — Фира суеверно думала „кто-то“, не называла Леву даже мысленно, чтобы не сглазить. Человеку нельзя желать так много, это будет наглостью. — Но если… если-если-если… тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить… если кто-то победит на всесоюзной олимпиаде, он будет допущен к участию в международной олимпиаде…»

Если Лева победит в международной олимпиаде, он получит право поступать в любой университет без экзаменов. Они заранее выбрали — матмехлениградского университета.

После «летки-енки», не дожидаясь чая, бросились к торту, наполеон съели прямо с противня, не переложив на блюдо, а Таня смотрела на часы и толкала Леву в бок и подмигивала ему.

— Можно нам к Виталику? Мы обещали, что придем ненадолго. Если вы не возражаете. Мама?..

Фиру как будто выключили в момент самого возбужденного веселья, она смотрела на Леву с выражением женщины, от которой в Новый год любовник уходит до того, как пробьют куранты. Она ведь все для него: и красивая для него, и поет для него, и пляшет, и подарки…

— Ты правда хочешь уйти?.. А у меня еще бенгальские огни, будем жечь в ванной, как в Новый год…

— Там все-е, и Але-ена, и Ари-иша, — протянула Таня. — Там та-анцы…

— Там все. Там танцы, — весомо сказал Илья, поборник священного права человека на развлечения, и просительно взглянул на Фиру. — Фирка, отпусти их.

Дети ушли.

Фаина начала убирать со стола, Кутельман вышел поискать Фиру. Он нашел ее в полутемной прихожей перед зеркалом, она не обернулась, когда он подошел. Стоя за ее спиной, Кутельман смотрел на ее лицо в зеркале, лицо было таинственно-печальное, как бывает при тусклом свете, и вдруг она сделала странную вещь — послала воздушный поцелуй, то ли сама себе, то ли ему. И, не оглядываясь, сказала:

— Эмка, а если Лева пропустит всесоюзную олимпиаду? Ну, все же может случиться, например заболеет гриппом? Тогда у него не будет шансов попасть на международную…