Процессия вновь остановилась. Сам и Ана, обернувшись, ждали кого-то, охрана, выстроившись на берегу, напряженно следила за зеваками, кормилица поправляла что-то в шевелящемся свертке на руках. Вдоль борта яхты проскользнула высокая фигура. Молодой, абсолютно лысый мужчина со странными чертами лица и, кажется, даже без бровей на нем, улыбаясь, легко сбежал по сходням и беззаботно подошел к заметно расслабившейся скелле. «Ага, а вот и папаша», — подумала Фар и удивленно обернулась, когда стоящая рядом Онора, о которой она почти забыла, выдохнула:

— Это он!

— Кто? — задала Фар совершенно дурацкий вопрос.

— Мун!

— Какой еще мун? — уставилась на незнакомца Фар, отлично понимая, о ком говорит ее подруга. — Мун же волосатые, как козлы.

— Это он! — каким-то задушенным шепотом повторила Онора так, что стало понятно, она знает что-то, о чем до сих пор не поделилась с подругой.

Процессия вновь двинулась, устремляясь с пирса на широкую лестницу, где ее поджидала неизвестно откуда появившаяся городская стража. Цель последней, очевидно, была не в охране прибывших, а прямо напротив — в охране окружающих не в меру любопытных жителей от могучей скелле, чье недовольство могло наделать много бед.

Девушки остались на месте, провожая взглядами пришельцев. Фар уже поджала губу, намереваясь устроить немедленный допрос подруге, едва только та оторвется от созерцания беззаботно шагавшего лысого парня, вертевшего головой от любопытства. Было очевидно, что странный незнакомец никогда в жизни прежде не видел такого большого и красивого города. Его взгляд на мгновение задержался на Фар, он добродушно улыбнулся, всмотрелся в нее на секунду и внезапно нахмурился, а в нем мелькнуло что-то, что испугало Фар больше, чем очередное касание искусства скелле. Девушке показалось, что на мгновение вместо симпатичного, хотя и со странными, какими-то узкими чертами лица — они напомнили ей лица древних, хотя те были поголовно темнокожими, а этот был еще более бледный, чем сама Фар, — появился другой человек, сосредоточенный, суровый и полный такой же готовности убивать, как и сама Ана. Хотя нет — он готов драться, но не убивать. Не было в его внезапной настороженности отстраненности убийцы — только готовность сражаться. А еще в его взгляде было какое-то методичное, деловитое любопытство, как если бы он видел не только Фар, но и ее семью, ее судьбу, ее призвание. И сейчас оценивал девушку на непонятных, с неизвестными мерами, а потому пугающих весах. Ана что-то сказала ему, его взгляд метнулся и вновь стал таким же, как прежде, — любопытная деревенщина, восхищенная богатством и масштабами столицы Мау. Вот только теперь Фар знала определенно: он не то, что ей кажется. И, может быть, и его деревня, или откуда там Ана его вытащила, не то, что она себе вообразила.

Квартира, где мы жили, досталось жене от родителей. Это была старенькая панелька, видевшая если не последних мамонтов, то охотников на них — точно. Я проснулся с ощущением, что совершенно выспался, но продолжал валяться с закрытыми глазами, пытаясь разобраться в какой-то нелогичности пробуждения. Завтра мне на работу — в этом я был совершенно уверен, но почему-то не мог вспомнить, как я лег спать и почему так рано проснулся. Тусклая лампочка настенного светильника горела — значит, супруга еще не ложилась. Когда же я успел выспаться?

Приоткрыв почему-то заслезившиеся глаза, я таращился какое-то время на ровный белый потолок, гадая, куда делась тонкая трещина на нем, так раздражавшая мою половину. В доме непривычно тихо. И даже не в доме — вообще было непривычно тихо. Москва тихонько гудела даже самой глубокой ночью, временами взрываясь лязгом цепей припоздавшего мусоровоза или ревом дырявого глушителя ночного джигита. Здесь же царила неестественная для громадного мегаполиса, битком набитого людьми и машинами, тишина. Лишь отчетливо хлопали по стеклам порывы несильного ветра, о котором забыло предупредить всезнающее МЧС.

Рывком вскочив, я завертел головой. Наша кровать стояла в дальнем углу комнаты, противоположную стену которой занимал выход на стандартную лоджию — универсальное утепление городского жилища, по совместительству склад для разнообразного малонужного хлама. И сейчас ветер хлопал и шипел отнюдь не там, где ему полагалось. Оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь в небольшой квадратной комнате, наша кровать, как и полагается, стоит в углу, но вот только противоположную стену вместо выхода на балкон украшала солидная, по виду из темного дерева дверь, а окно, точнее, окна, окаймляли целый угол помещения за моей головой. На стене напротив кровати — лампочка. Неяркий шарик, похожий на светодиодный светильник, который купила супруга на распродаже в Икее, только на неожиданно изящном подвесе в виде красивой женской руки, блестящей бронзой.

Ничего не понимаю! Это не гостиница и не больница. Стены комнаты до самого высокого потолка отделаны светлыми и темными панелями из чего-то похожего на дерево, пол закрыт огромным красочным ковром, рядом со светильником у стены — некий предмет мебели, напоминающий гибрид стола и комода, слишком изящный и замороченный для отеля, который я мог бы себе позволить, и уж точно совершенно неуместный в больнице. Рядом — красивое легкое кресло с непривычной геометрией, но даже по виду удобное и прочное. Рамы окон, явно деревянные, набраны мелкими прямоугольными ячейками, что само по себе — наглый вызов зарвавшегося нувориша веку стеклопакетов, металла и пластика. Где бы я сейчас ни очутился, это было роскошное по моим меркам помещение. Пережив незадолго до этого капитальный ремонт квартиры, я отчетливо представлял, сколько могли стоить владельцу такие капризы. Да за одни только эти стены, если, конечно, это не последнее достижение химической промышленности, можно было бы отремонтировать всю нашу двушку!

Я вскочил на ноги. Голова закружилась, повело в сторону, я застыл на несколько мгновений, пережидая странную слабость. Ноги отказывались держать и, борясь с внезапно навалившимся ознобом, я плюхнулся задом на широкую кровать. Что происходит? Так это что, все-таки больница? Да нет — чушь! Может, какой-нибудь навороченный санаторий? Да за какие такие заслуги?!

Я давно уже сделал свой выбор — работа с людьми, коммерция и вся остальная гуманитарщина вызывали смертную скуку и отвращение, несмотря на то, что именно там и ковались богатство и успех. Возясь с железками или просчитывая очередную модель, я погружался в тот мир, который признавал меня своим. Именно там я был по-настоящему счастлив и свободен. Однако и плату за это приходилось отдавать сполна — пока мой закадычный школьный товарищ достраивал трехэтажный особняк под Москвой, не утруждая себя высокой математикой при расчетах себестоимости колбасы, я жался с женой и ребенком в крохотной квартирке на окраине, откровенно считая, что нам сильно повезло. Моделирование сложных газодинамических процессов при покидании изделием контейнера никак не помогало справиться с внезапно возникшим первым сентября или отремонтировать не вовремя развалившуюся помпу на отходившем свое автомобиле. И хотя в последние годы дела немного поправились и нам даже удавалось понемногу откладывать, я ясно осознавал, что мир больших денег безжалостно умчался прочь.