на него мешок с цементом уронили.

Ночь вновь разодрали выстрелы. Со стороны метро Баррикадная залязгали автоматные очереди.

— Неспокойно сегодня в столице, — проронил Роман, словно извиняясь. — Подмоги не будет, но мы попробуем устранить проблему.

Елисей кивнул и удобнее расположился на земле, надеясь, что ему лично ничего делать больше не придется. Не чувствовал он себя в силах сражаться и даже просто двигаться. Оставшийся без дела Василь, вздохнул и окинул некроманта недружелюбным взглядом.

— И кто в пруд полезет? Ты, что ли? — пробасил он.

— Не совсем, — с иронией, граничащей с издевкой, проронил Дерк. — Примите мою благодарность, господа. За то, что вы не до конца уничтожили тела.

Елисей собирался спросить, но умолк. Василь грязно выругался. Твари зашевелились и принялись подниматься. И воительница — тоже.

— Не смей… — просипел Елисей. — Ее не надо! — а потом его все же вывернуло наизнанку.

Глава 2

Дверь сотрясалась, подпертая уроненным на бок столом и парой внушительных кресел, но пока выдерживала напор озверевшей твари. Преобразование вполне мирного архара в двуногое невесть что, имевшее черты помеси копытного тираннозавра с аллигатором и зеброй, застало их в коридоре. Метаморфа задержал Щукр, а Женька, ухватив в охапку Ксению и Катю, кинулся в первую попавшуюся комнату.

Судя по всему, потустороннее существо метаморфа не задержало: вой и скребки по стенам послышались через минуту, а затем тварь начала планомерно высаживать дверь — благо, та железная о трех замках, да и мебель добротная и массивная. Женька в одиночку ее двигал не иначе под сильным выплеском адреналина.

На том хорошее заканчивалось и начинались проблемы, поскольку окон в комнате не имелось, а в вентиляцию вряд ли пролезла бы даже Ксения. Стояли компьютеры без доступа к интернету, а амулет-капля молчал, не позволяя ни с кем связаться и, если не попросить о помощи, то хотя бы узнать, что происходит. Щукр не появлялся тоже. Женька очень хотел верить, что просто был занят, а не погиб. Пусть существо по-прежнему его пугало, но являлось неплохим собеседником и отменным помощником.

Дверь перестала содрогаться. Однако стоило Женьке вздохнуть с облегчением, испуганно вскрикнула Ксения.

Резко обернувшись, он увидел темное облако, окутывающее Катю. Девушка стояла, ни жива, ни мертва, с пустым взглядом, и ждать, в кого она трансформируется, точно не стоило.

Женька кинулся к ней, ухватил за плечи, ощутив стальные мускулы под нежной кожей, попытался встряхнуть, но не преуспел в этом. На вид в Кате было килограмм пятьдесят, может, чуть больше, однако Женька, никогда не бывший хиляком, не мог заставить ее даже переступить с ноги на ногу, не говоря о том, чтобы приподнять.

— Катя, Катя… Катенька! — взмолился он, представляя, что будет и с ним, и с Ксенией, если она обернется опасной тварью. — Белочка моя ненаглядная! Посмотри на меня! Пожалуйста! Вспомни, кто ты!

Зрачки Кати то сужались в точку, то заполняли почти всю радужку, как это бывает у кошек. Несколько раз пытались принять форму треугольника, и тогда Женька сильнее вцеплялся в ее плечи, не боясь наставить синяков и причинить боль. Звал он постоянно, переиначивая имя то так, то эдак, прибавлял эпитеты и слова, за которые Григорий непременно перегрыз бы ему глотку, не заморачиваясь трансформацией.

В коридоре установилась настораживающая тишина, а Катя вдруг вздрогнула, улыбнулась и обмякла. Он едва успел подхватить ее, с трудом не рухнув следом. Аккуратно опустил на пол, чувствуя, что не в состоянии сделать уже ничего. Из носа хлынула кровь, перед глазами поплыло и заискрилось. Дверь сорвало с петель, вмиг разметало мебель, в комнату сунулась полупрозрачная лиловоглазая тварь, очертаниями напоминающая пантеру и тотчас исчезла, освободив обзор для хозяйки.

Она стояла в проходе — властная, сильная, навевающая ужас, прекрасная. Светлые в голубизну волосы трепал потусторонний ветер, синие глаза светились. Дарителла. Женька взглянул на нее и пропал окончательно. Все стало неважным кроме ее лица и взгляда. Когда-то Женька сказал, что готов отправиться за ней в Навь, а она рассердилась. Вот только он не кривил душой. Он и сейчас мог бы…

***

Вначале Женька увидел над собой белесое облачное марево. Затем оно стало потолком, а клубящийся слева туман — стеной. Если чуть скосить взгляд, он падал на распахнутое окно, выводящее в сад. Ненастоящий, увы. В центре досуга, выстроенном некромантами для прочих сверхов, имелось немало зимних садов, парников, зон отдыха. Однажды ему посчастливилось попасть в самые настоящие джунгли. Впрочем, ничто не мешало представить себя где-нибудь загородом и ощутить аромат лип и дикой розы, благо кусты действительно цвели за окном. А еще — грозы. Она собиралась на горизонте. Ветер стал холоднее, на пустынной дороге поднялась пыль, закружилась маленьким вихрем. Небо потемнело, первые раскаты… вспышки…

— Выпей, — его голову приподняли, по зубам ударил жесткий край керамической кружки, и Женька наконец-то очнулся по-настоящему.

— Сейчас, — просипел он, отстраняя руку Дарителлы и садясь. — Не так уж мне и плохо, чтобы умирающего изображать.

Некромантка фыркнула, но спорить не стала, отдала кружку, когда Женька не завалился обратно на диван и присела рядом. Апельсиновый сок непривычно горчил и отдавал мятой.

— С нашей точки зрения вы, люди, только и делаете, что умираете: кто-то быстрее, кто-то медленнее, — заметила она, пожав плечами.

— А вы?

— В смысле некроманты или все сверхи?

— Ты, — уточнил Женька.

Она пожала плечами, провела пальцами по волосам, приглаживая.

— Жить взаймы проще, Жека, а мы только тем и занимаемся. Даже вы, люди, пережив миг клинической смерти или долгую тяжелую болезнь, меняетесь. Не замечал?

Он пожал плечами. Наверное, что-то в том действительно было. Во всяком случае, он давно не вспоминал о своих прошлых затеях и устремлениях, а обыкновенная жизнь теперь казалась пресной. Если раньше и висело над ним бесконечное должен: устроиться, зарабатывать, кого-то найти, с кем-то быть. То после спасения от ведьмы все это померкло, стало абсолютно неважным и неинтересным. Зачем строить планы, если они столь легко разрушаются? К чему делать то, что считает правильным кто-то посторонний, если твоя собственная жизнь слишком хрупка и может оборваться внезапно?

Не так уж мало знакомых переставали отмечать дни рождения после определенной даты, например, тридцатилетия. По их мнению, каждый новый год приближал к смерти и считался грустной датой. Почему-то все они полагали, будто обязательно доживут хотя бы до семидесяти. Одной такой знакомой Женька недавно сказал,