— Сморило.

— Сморило? — повысил голос старший полицай. — А где винтовка?

— Так у тебя.

— У меня, а могла быть в руках у кого угодно. Ты совсем спятил, завалился спать в поселке, где рядом непонятно кто шастает! Вот увели бы оружие, а то и тебя пришили бы, чего тогда?

Шмаров поднялся.

— Виноват, Евдоким Нилыч, больше не буду.

— Ты дите малое или представитель власти?

— Хватит, Евдоким, я все понял. Едем на деревню?

— Да, — ответил Буганов и залез в телегу. — Там ты первым делом находишь Фому и приходишь с ним в управу.

— План составлять будем?

— Ага, план.

Буганов не хотел спугнуть Болотова, поэтому решил до времени не говорить о приказе Калача.

Полицаи направились в Лозу.

Калач пошел в районную управу.

Люди, завидев его, переходили на другую сторону, старались укрыться в проулках. Никто не хотел связываться с Извергом. Начальник полиции видел это и довольно ухмылялся. Ему удалось добиться своего. В поселке и всем районе хозяйничали не немцы, не бургомистр, этот вонючка Роденко, который заполучил должность благодаря связям, а он, Мирон Фадеевич Калач.

В управе он пробыл недолго, вскоре зашел в комендатуру, которая находилась по соседству, в здании бывшего районного военкомата. Охрана из роты обер-лейтенанта Ганса Хермана пропустила его без досмотра. Он поднялся на второй этаж, в кабинет военкома, который сейчас занимал комендант, фактический руководитель района штурмбанфюрер Анкель Фишер.

В приемной сидела Елена Скорик, дамочка тридцати лет, бывшая продавщица продмага, а сейчас секретарша и по совместительству любовница шефа.

— Привет, Ленка! — сказал ей Калач.

Дама подняла глаза на начальника полиции и заявила:

— Для кого Ленка, а для кого Елена Владимировна.

— Чего? Это ты кому сказала, шалава, подстилка немецкая?

Женщина покраснела, на скулах у нее заиграли желваки:

— А вот сейчас пойду и скажу господину Фишеру, как вы меня, господин полицай, назвали.

Калач шагнул к столу, сдвинул печатную машинку, сбросил на пол кипы документов, навис над секретаршей.

— Оборзела, да? Возомнила себя большой начальницей? Ну так иди к своему шефу, жалуйся, вот только долго ли после этого проживешь со своим выродком жидовским? Переулок, где стоит твоя хата, темный, глухой. Там вас очень даже можно тихо кончить. Ну?

У Елены был шестилетний сын Толик. Когда она уходила на работу, он находился у бабки-соседки, которая за небольшой паек смотрела за ним. Отец Толика был не евреем, а грузином. Они с Еленой развелись накануне войны. Мальчику достались от него черные кучерявые волосы.

— Ты чего это, Калач? — Секретарша отшатнулась от него.

— Не «ты», шалава, а «вы», и не Калач, а Мирон Фадеевич, и не полицай, а начальник полиции. А что я? Я ничего, предупредил. Кто против меня идет, тот не жилец, поняла?

— Да. Извините, господин Калач… Мирон Фадеевич. Это от усталости, работы много.

Начальник полиции ощерился.

— Особенно в кровати, в комнате отдыха господина Фишера, так?

— Это личное.

— У себя комендант?

— Да, Мирон Фадеевич.

— Сообщи, что я пришел.

— Одну минуту. — Секретарша ломанулась в кабинет, тут же вышла обратно и сказала: — Проходите, господин Калач. Господин Фишер ждет вас.

— Он один?

— Пока да, но должен подойти гауптштурмфюрер Бонке.

— Ты и ему даешь между делом?

— Мирон Фадеевич, я не проститутка.

— А разве немцы платят таким, как ты? Ладно, не суетись, работай.

Начальник полиции зашел в кабинет коменданта.

Штурмбанфюрер СС Анкель Фишер развалился в старом кожаном кресле за столом, сверху обшитым зеленой материей.

— Разрешите, господин комендант?

— Входи, Калач, — по-русски разрешил Фишер.

Впрочем, Калач за два года научился понимать немецкий и кое-как говорить на нем. Он заранее готовился к приходу гитлеровцев.

Начальник полиции встал у стола.

Штурмбанфюрер посмотрел на него.

— Не узнаю тебя, Мирон. Тебе отдельное приглашение присесть требуется?

— Нет, господин Фишер, извините. — Калач сел на стул через стол от коменданта. — Я по еврею Годману.

Штурмбанфюрер оживился.

— Слушаю.

— Нашелся дантист в деревне Лоза. Это по дороге…

Комендант перебил его:

— Я знаю, где находится эта деревня, тем более что там тоже будет проводиться операция, речь о которой еще впереди. Говори о дантисте.

Калач в общих чертах знал, что немцы собираются провести в районе какую-то акцию. Впрочем, это не касалось Годмана. По тому персонажу как раз все было понятно.

— Да, конечно. Я недавно встречался со старшим полицейским из Лозы, он сообщил, где скрывается семья Годмана. Ее привез из поселка некий Кузьма Тимофеев, бывший управляющий отделением колхоза «Заветы Ильича», и укрыл на своем подворье. Примечательно, что Фома Болотов, местный житель, вернувшийся из мест лишения свободы, видел, как евреи заезжали на подворье Тимофеева.

Штурмбанфюрер прикурил сигарету и заявил:

— Ближе к делу, Мирон.

— Так вот, этот Фома видел три баула с вещами, а у дантиста был при себе саквояж.

— Как смог этот Тимофеев вывезти из поселка интересующую нас личность да еще вместе с семьей?

— Не знаю. Наверное, он спрятал евреев каким-нибудь хламом в телеге.

— Мужчину, женщину, подростка и двух девок, уже далеко не грудных?

— В этом нет ничего удивительного. Местные умудрялись и по две еврейских семьи вывозить в деревни.

— Ладно. Надеюсь, ты обыскал квартиру Годмана?

— Не вижу в этом необходимости, господин штурмбанфюрер. Евреи уезжали, совсем не имея намерений возвращаться. Значит, все ценное у них с собой.

— Это непорядок, Мирон. Приказываю ночью обыскать квартиру, а также места проживания тех людей, которые когда-либо тесно общались с Годманом.

— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер! Но смею заметить, что таких лиц в городе нет. Мне хорошо известно, что семья Годмана вела крайне замкнутый образ жизни. Ни у Иосифа, ни у его жены Сары не было ни друзей, ни подруг. Жили по принципу «мой дом — моя крепость» и все свое добро всегда держали при себе.

— Но квартиру этого паршивого еврея обязательно обыщи.