— Эмма! Приди в себя, — если бы я могла, я бы послала надоедливого паразита подальше. Он мне мучаться мешал и не давал заниматься моральным самоуничтожением, — ну же… я видел, как ты только что моргнула…

— Эмма…

Мне хотелось выть, потому что я начала ненавидеть это имя. Тем более, не сказать, что оно было мое. За все это время человек даже не удосужился узнать как на самом деле меня зовут….

У меня больше не получалось уходить во тьму. Я не могла погрузиться в нее настолько глубоко, чтобы не слышать. Не чувствовать. Не существовать.

Здесь была только боль. Агония. Ненависть.

Я не могла вырвать из памяти те воспоминания, что в ней были. Я не могла забыть то, что приносило мне душераздирающую боль. Я не могла забыть о том, из-за кого я сейчас была практически просто овощем. Морально истощена, физически ущербна.

Мне было больно даже дышать, не то, что двигаться. Я знала, что у меня ничего не осталось, даже моей пусть и невзрачной внешности. У меня были множественные переломы.

И каждая собака не забыла мне напоминать о том, что я родилась в рубашке. Что мне так несказанно повезло, что какой-то хирург с мировым именем приехал в эту клинику и лично меня оперировал.

Мне было все равно. Я не просила об этом. Я не просила меня спасть. Я не просила вытаскивать меня оттуда, где мне было так хорошо.

— Свистулька.

От одного этого прозвища мне хотелось выть, а он прекрасно знал, что я на это отреагирую!

Сжав зубы от раздражения, мне пришлось открыть глаза. Джейкоб так и не ушел. Этот парень как будто был трудно доходящим и на все мои просьбы уйти, свалить и оставить меня в покое, пожимал плечами и начинал мне рассказывать какой-то бред, который меня и вовсе не интересовал.

Переведя взгляд за его спину, я начала рассматривать стену. Мое самое любимое занятие, когда я была в сознание.

— Мне это надоело.

Вдруг, резко подорвавшись, Джейкоб встал прямо перед моими глазами.

— Тогда пока, — произнесла безразличным голосом.

— Эмма, тебе нужно ехать заграницу. Время идет на часы, минуты… еще несколько дней и разговора о пластике вообще может и не быть.

— Ну, и хорошо.

Меня не волновала ни пластика, ни какие-то другие операции. Меня не волновала клиника в другой стране. Мне хотелось снова начать рассматривать стену, а парень мне в этом явно мешал.

— Картер переживает. Он обрывает мне телефон, а я не знаю, что ему сказать. Вообще ничего не говорю. Ты не разрешаешь даже сообщить о том, что ты жива.

— Я умерла. Для него и для всех остальных. Буду признательна, если и для тебя умру.

Громкий треск. Джейкоб сломал очередной стул.

— Значит так! Слушай меня внимательно, потому что меня все это порядком достало…

Он подошел ближе.

— Либо, я рассказываю все Картеру и веду его сюда…

— Не смей! — при упоминании этого имени у меня внутри все сжалось. Стало настолько больно, что я даже слегка завыла.

— Либо мы уезжаем в клинику, о которой я уже задолбался тебе талдычить как попугай. Свистулька…

Я не могла слышать это прозвище, каждый раз, когда он его произносил мне хотелось поднять руку и заехать ему со всей силы.

Как у него получалось выводить меня на такие эмоции, когда я считала, что во мне эмоций вообще не осталось?

— У тебя есть час, чтобы принять решение, — его голос звучал пугающе. И я поняла, что парень был действительно готов исполнить свою угрозу.

Видеть Картера я не хотела. Я не хотела знать о нем и слышать. Каждый раз, слыша его, имя внутри все переворачивалось.

Сказав эти слова, он направился к двери.

— Тогда… Я могу попросить тебя об услуге? — произнесла охрипшим голосом и увидела, как Джейкоб замер.

Повернувшись ко мне, Ллойд-старший скрестил на груди руки и вопросительно поднял брови.

— Если ты выполнишь мою просьбу, тогда я соглашусь на клинику.

— Валяй.

Картер

Я первые несколько дней обзванивал все клиники города.

Спрашивал не поступали ли к ним Джейкоб Ллойд и Эмма…

Я только тогда понял окончательно каким конченым был уродом. Хотеть девчонку так сильно, но знать при этом о ней так мало, что, в итоге, не мог даже дать о ней никакой информации и найти. Узнать. Расспросить.

Я не мог назвать ее фамилию. Сначала думал, что забыл, но только потом понял, что даже и не узнавал…

Все, что я знал — это ее номер телефона, адрес и адрес ее дружка Моры. Где жила огромная псина Боб.

Пока я оббивал двери больниц, орал на медсестер и санитарок и лез в драку с охранниками, Алманд пробивал личность девчонки.

Сначала заявление, которое она на меня накатала в полиции — липа. Потом пытались выяснить хоть что-то по номеру машины, но она оформлена на какое-то издательство. По квартире пробить не удалось.

Я обивал пороги всех сраных больниц. Только и делал, что совал бабки в карманы за любую информации. Но все молчали. Что о брате, что об Эмме. Просто чаще всего говорили, что к ним не поступал в тот день никто с моста Александра Третьего.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как не переставать надеяться, что с кучерявой все в порядке и она просто очень злится. Очень. Что она в ярости и только поэтому не пишет, не звонит. Игнорирует все мои звонки и сообщения. Что вообще внесла меня в черный список. Но с каждым гребаным днем даже такая глупая и нелепая надежда таяла.

Даже ее сраный черный список — это уже лучше того, что я надумал. Мне не было страшно найти ее раненой и искалеченной, — это все было поправимо. Люди, при должном уходе и лечении, восстанавливаются. Страшно было ее не найти вообще. Как раз то, что и происходило. И это начало медленно сводить с ума.

Искать и меньше спать. Искать и не спать вообще. Искать, не спать и еще бухать. Последнее, уже для того, чтобы забыться.

Я ездил в тот ресторан, где она работала. Забивал на звонки тренера и его ор в трубку, к черту слал Марселя с его тусовками. Вообще, всех слал просто потому, что отвлекали и мешали.

Мое имя позволило мне получить данные кучерявой от владельца ресторана, но там был голяк. Имя: Эмма. Фамилия: Камю. Такая же липа, как и в других ее записях. За девчонку договаривался лично Мора, поэтому глубже под нее никто не копал.

Мне было плевать, как и от кого узнать правду. На столько, что когда я не занимался происками девчонки и брата, то практически жил у двери дома Стефана Мора. Если кто и знал что-то о ней, то это он.