Он понял что ответил, не подумав, и, исправляя ошибку, сказал примирительно: — Вы правы. Это я так ляпнул. Пролет по-нашему, на языке судоводителей, получается. Извините, не привык еще к своему новому положению. А вы откуда?

— Из Морской академии имени адмирала Макарова, — дуэтом ответили они с гордостью.

Новое название "Макаровки", как привыкли называть это учебное заведение многие годы, даже резануло слух. От него веяло отчужденностью, словно молодое поколение сознательно обрывало связь с прошлым, не принимая в обиходе название учебного заведения, которое бытовало многие годы.

— "Макаровцы", значит, кадеты, — намеренно четко, даже жестко произнес он. — По-нашему, по-старому, практиканты. И какого же курса, если не секрет?

Ребята, кажется, не обиделись, и младший произнес все также торопливо: — Второго, только мы не практиканты, нам деньги платят, мы ведь в штате.

От того, что это кадет произнес с гордостью, Велев улыбнулся.

— И много платят, если не секрет?

— Много, немного, а нам хватает, — произнес высокий. — А вообще-то это коммерческая тайна.

— Ну, раз тайна, значит, немного, — сказал он. — Вероятно, долларов триста. Нам-то в вашем положении платили семь валютных рублей в месяц.

— Это ж сколько долларов? — спросил розовощекий.

— Тогда в долларах было около десяти, — ответил он и сам удивился ничтожности суммы.

— Что-то вы путаете. Кто ж за такие деньги в море пойдет? — произнес высокий и для убедительности сплюнул на снег.

От последних слов он расстроился, желание продолжать разговор пропало, но уходить, не сказав свое "Фэ", было нельзя. Это было бы проявлением равнодушия к судьбе молодых ребят, которым предстояло еще многое понять о море.

— А вы в училище и в море, значит, за деньгами пошли? И что предпочитаете? Зеленые, или еврики? А если их не будет, то сделаете пароходу, так назвал он судно по-привычке, ручкой? А отец ваш, — он обратился к высокому, — что, тоже только из-за денег плавал? Гнал, так сказать, в домашний бюджет, длинный рубль и только?

Высокий заметно смутился. — Батя мой всю свою жизнь в Арктике на ледоколах вкалывал. Ему много раз предлагали в загранку, а он отказывался. Я, говорил, Север на заграничные шмотки не променяю. И не променял. Но тогда время другое было. Теперь не до романтики, — в голосе его звучала обида. — Теперь без денег не жизнь. У бати романтики тоже поубавилось. Больше у причала стоят, и ему теперь, сами знаете, какие гроши платят. На семью не хватает, а под флаг идти не хочет. Не могу, говорит, я для чужого дяди деньги зарабатывать, привык своей стране долг отдавать.

От этих слов Велев смягчился и подумал — зря я на ребят накинулся. У них теперь другая жизнь, за обучение в академии не у всех родителей денег хватает. Вот уж верно говорят, что теперь за все платить нужно, и за романтику в том числе. Чтобы немного смягчить обстановку перевел разговор в другое русло.

— Практика-то у вас первая или уже раньше в море были?

Розовощекий, откликнулся первым: — Плавательская первая. Часть ребят ушла на парусную, а нам повезло. Нас по контракту на норвежское судно направили.

От этих слов перехватило дыхание, он резко развернулся и, не прощаясь, направился в лоцманскую. Кадеты удивленно смотрели ему вслед. Зла на ребят не было. Он понимал, что время меняет жизнь, не считаясь с прошлым и его желанием, но обидно слышать, как молодые ребята, которым передадут эстафету его ученики, считают везением то, что в их время считали большим невезением, а порою даже трагедией. Разве кто-нибудь из них, тогдашних, отказался бы от участия в океанской гонке на большом паруснике?

Чтобы отвлечься от мыслей, он открыл багажник автомобиля, достал щетку и стал сметать с нег. Однако отвлечься не удавалось, в глазах стояли лица кадетов. Сколько им сейчас, подумал он. Лет двадцать, может двадцать два. В двадцать два он окончил училище и с дипломом техника-судоводителя пошел матросом в Эстонское государственное морское пароходство.

Вдруг новая мысль, словно вспышка, озарила его. Стоп! Когда же точно это было? Шестого января 1959 года. Это ж надо! Ведь сегодня шестое января, только уже 2003 года. Нет, этого не может быть! Неужели прошло сорок четыре года? Ведь кажется, что это произошло так недавно.

На сердце снова навалилась тяжесть, он прекратил сметать снег, бросил щетку в машину и, не закрыв ее на ключ, направился в лоцманскую за валидолом. Почему-то вспомнились слова капитана "Жан Жореса" Николая Федоровича Веселова: — Тот, кто пришел на флот по призванию, теряет в море ощущение времени, но море и время, как ревнивые женщины, не терпят невнимания. Старые капитаны знают, что жизнь у них отнимает все же не море. Их убивает время.

* * *

ПЕРЕД ВЫХОДОМ В МОРЕ

5 января 1959 года меня разбудил веселый голос моей учительницы Надежды Андреевны, давно ставшей очень близким человеком, опекуном в годы проживания и учебы в Ленинграде:

— Вставайте граф, вас ждут великие дела!

"Граф", переживающий переломный момент своей жизни после окончания Таллиннского мореходного училища, вот уже неделю жил у нее, поскольку весьма скромный однокомнатный "дворец" тети, в котором остановились родители, не был в состоянии приютить всех желающих. Великодушная учительница приняла меня у себя к обоюдному удовольствию, она тоже была свободна от занятий в школе. Сейчас на ее лице я прочел радость, смешанную с озабоченностью, и понял, что Надежда Андреевна спешит сообщить очень важную новость.

Достав из-за спины руку с бланком телеграммы, она произнесла теперь уже без прежней радости в голосе: — Вот и кончился твой отпуск. Приказано тебе явиться в отдел кадров как можно скорее.

Известие ожидалось, но внезапно я понял, что предстоит весьма нерадостное прощание. Мама была уверена, что новоиспеченный судоводитель непременно покинет ее надолго и, возможно, в родительский дом уже не вернется. Оставалась надежда на отчима и тетю, которые были убеждены в необходимости скорее приступить к работе, иначе зачем было три с половиной года "грызть" гранит науки и болтаться в море на производственной практике. К тому же, как выразилась тетя, "родительского дома" уже давно не было, и сестре пора бы привыкнуть к тому, что временные пристанища ее мужа, военного летчика, заменить его не способны. Поэтому мне надлежит скорее заиметь СВОЙ ДОМ и семью, для чего нужно много и упорно трудиться. Столь убедительные аргументы старшей сестры возымели действие, и пусть не обошлось без слез, но сопровождать дипломированного