У тебя большая сумка. Обычно ты носишь ее на плече, но когда в вагоне людно — как бывает, когда ты едешь с работы, — ты ставишь ее на пол, между ног. Сумка приоткрыта, и я могу заглянуть внутрь. Там лежит кошелек — бежевый кожаный кошелек с золотистой застежкой. Расческа с застрявшими между зубцов светлыми волосками. Аккуратно свернутый пакет для покупок. Пара кожаных перчаток. Два или три коричневых конверта — ты вскрыла их, прочла содержимое, а потом сунула в сумку. Письма тебе оставляют на коврике перед дверью, ты читаешь их на платформе, когда ждешь электричку. Я вытягиваю шею и вижу, что написано на верхнем конверте.

Теперь я знаю твое имя.

Едва ли это имеет какое-то значение — в наших с тобой отношениях имена не будут важны.

Я достаю телефон, включаю фотоприложение, поворачиваюсь к тебе, большим и указательным пальцем настраиваю кадр, чтобы на снимке было только твое лицо. Если кто-то обратит на меня внимание, то подумает, что я загружаю в «Инстаграм» или «Твиттер» свой снимок по дороге на работу. Хэштег «селфи».

Тихий щелчок — и ты моя.

Поезд поворачивает, а ты отпускаешь поручень и тянешься за сумкой, все еще не отрываясь от книги. Если бы я не знал тебя, я бы подумал, что ты заметила мой взгляд и теперь хочешь застегнуть сумку, чтобы я не увидел лишнего. Но дело не в этом. Поезд поворачивает — значит, тебе сейчас выходить.

Тебе нравится эта книга. Обычно ты прекращаешь читать куда раньше — дочитываешь до конца главы и суешь в книгу открытку, которой пользуешься вместо закладки. Но сегодня ты все еще читаешь, когда поезд останавливается на станции. Ты все еще читаешь, шагая по платформе, временами поглядывая вокруг, чтобы ни на кого не наткнуться.

Ты все еще читаешь.

Я все еще слежу за тобой.

«Кристал Пэлас» — конечная. Если бы электричка не остановилась, я бы по-прежнему сидела в вагоне, всматриваясь в объявление и пытаясь понять, что же происходит. Я выхожу из вагона последней.

Дождь сменился мелкой моросью, но едва я вышла со станции, как газета в моих руках размокла, оставляя следы краски у меня на пальцах. Уже стемнело, но я все вижу, ведь горят фонари и на Энерли-роуд светятся сотни неоновых вывесок: тут полно кафешек и магазинов мобильных телефонов. С каждого фонаря свешиваются аляповатые гирлянды — город готовится к началу предрождественской ярмарки, на открытие которой на эти выходные соберутся всякие третьесортные актеришки — но еще слишком тепло, да и слишком рано, чтобы думать о Рождестве.

Я смотрю на объявление по дороге домой, не обращая внимания на стекающие с челки капли дождя. Может быть, это вообще не мой снимок. Может, у меня есть двойник. Едва ли бы меня выбрали, чтобы рекламировать секс по телефону, — я полагаю, что стоило бы разместить в газете фото кого-то помоложе и попривлекательнее. А вовсе не снимок женщины среднего возраста с двумя взрослыми детьми и следами былой красоты. При этой мысли я едва сдерживаю смех. Я знаю, что вкусы у всех разные, но стоит ли ориентироваться на такой узкий сегмент рынка?

Между польским супермаркетом и мастерской по изготовлению ключей находится кафе Мелиссы. Одно из ее кафе, напоминаю я себе. Второе — на боковой улочке в районе Ковент-Гарден, и завсегдатаи звонят туда и заказывают обед заранее, чтобы не стоять в очереди, а туристы мнутся у двери, раздумывая, не отведать ли здесь панини. Может показаться, что кафе в Ковент-Гардене должно приносить огромный доход, но аренда там настолько высокая, что за пять лет Мелиссе едва удавалось получить хоть какую-то прибыль. А вот здешнее кафе, с его облупившимися стенами и пренеприятнейшими соседями, оказалось настоящей золотой жилой. Оно существовало здесь задолго до того, как Мелисса его выкупила и повесила над дверью вывеску со своим именем, и всегда приносило деньги — это одно из тех «мест для посвященных», которые иногда упоминаются в городских путеводителях. «Лучшие завтраки в Южном Лондоне», — гласит заголовок статьи, прикрепленной скотчем к двери.

Я некоторое время стою на противоположной стороне дороги — так я могу заглянуть внутрь, оставаясь незамеченной. Стекла запотели по краям, и окна напоминают снимок с нерезким фокусом в стиле 1980-х. За стойкой в центре парень протирает плексигласовую поверхность. На нем передник, сложенный пополам, а не завязанный на шее — в стиле парижских официантов. Черная футболка, темные взъерошенные волосы — он выглядит слишком модно, чтобы работать в кафе. Красавчик? Да, я не могу относиться к нему без предубеждения, я знаю, но все равно мне кажется, что это так.

Я перехожу дорогу, высматривая машины. Водитель автобуса машет мне рукой, пропуская. Над дверью кафе звякает колокольчик, и Джастин поднимает голову.

— Привет, мам.

— Привет. — Я оглядываюсь в поисках Мелиссы. — Ты один?

— Мелисса в Ковент-Гардене. Менеджер заболела, и она оставила меня тут за всем присматривать.

Он говорит это будто невзначай, поэтому я стараюсь скрыть гордость. Я всегда знала, что Джастин — хороший мальчик, ему просто нужно было немного помочь.

— Подождешь меня минут пять? — спрашивает он, прополаскивая тряпку в рукомойнике за стойкой. — Тогда мы сможем вместе пойти домой.

— Я хотела купить что-нибудь на ужин. А ты печь уже выключил, да?

— Только что выключил. Но я могу быстренько приготовить картошку. И сосиски остались. Если их сегодня не съесть, то завтра все равно придется выбросить. Мелисса не будет против, если мы их заберем.

— Я заплачý. — Я не хочу, чтобы Джастин забылся только из-за того, что ему поручили такую ответственную работу.

— Мелисса не будет против.

— Я заплачý, — упрямо повторяю я, доставая кошелек.

Я смотрю на доску меню и высчитываю цену за четыре сосиски и картошку фри. Джастин прав в том, что Мелисса отдала бы нам еду просто так, если бы была здесь. Но ее здесь нет. А в нашей семье привыкли за все платить.

Мы удаляемся от станции. Магазины и кафе постепенно сменяются стоящими вплотную друг к другу домиками, с десяток на каждой стороне улицы, стенка к стенке. В некоторых окна закрыты серыми металлическими ставнями — значит, эти дома банк изъял за неуплату ипотеки. Двери таких домов разукрашены красными и оранжевыми кляксами граффити. Наша улица мало чем отличается — с дома неподалеку от нашего обвалилась плитка, окна забиты толстой фанерой. А еще всегда можно понять, в каком доме живут владельцы, а какой просто арендуют, — по забитым водостокам и облупившейся краске на стенах. В конце нашей улицы — два частных дома, Мелиссы и Нейла, в конце рядовой застройки, и мой, прямо перед ним.

Джастин роется в рюкзаке в поисках ключей, а я останавливаюсь на тротуаре перед оградкой, окружающей наш, с позволения сказать, сад. Сквозь влажную от дождя гравийную дорожку, ведущую к двери, пробиваются сорняки. Единственное украшение сада — лампа на солнечной батарее, стилизованная под старомодный светильник и источающая слабый желтый свет. В саду Мелиссы тоже есть гравийная дорожка, но сорняков нигде не видно, а по обе стороны от двери растут два ухоженных самшитовых дерева, подстриженных в форме спирали. Под окном гостиной краска на стене чуть светлее — тут Нейл оттирал граффити, оставленное каким-то местным остолопом. Подумать только, в Южном Лондоне еще находятся люди, недовольные смешанными браками.