дона Винсенте, из всех мужчин трезвыми оказались лишь трое — де Монтур, испанец де Севилья и я. Де Севилья накануне не притронулся к вину, а де Монтур хоть и употреблял его в изрядном количестве, ни разу не выказывал, что на него выпитое хоть как-то влияет.

Дамы встретили нас очень любезно.

— По правде говоря, синьор, — заметила эта распутница Марсита, протягивая мне руку с грациозностью, заставившей меня хмыкнуть, — я рада видеть, что среди нас есть джентльмены, которым важнее видеться с нами, чем спать в обнимку с бутылью вина. — Возмущенно тараща свои дивные глаза, она добавила: — Сдается мне, кто-то прошлой ночью был чересчур — или же недостаточно? — пьян, чтобы блюсти хорошие манеры. Ибо, если только бедные чувства не подводят меня, кто-то караулил меня у двери в спальню прошлой ночью!

— Ну надо же! — воскликнул я, тут же придя в ярость. — Какой-нибудь…

— Нет-нет! Не кричите так! — пресекла меня она, оглядываясь кругом, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. — Не странно ли, что сеньор де Монтур, прежде чем уйти к себе, велел мне крепко запереть дверь?

— Чуднó, — пробормотал я, но не стал говорить ей, что мне он советовал то же самое.

— И не странно ли, Пьер, что, хотя сеньор де Монтур покинул банкетный зал еще до вас, он имеет вид человека, который не спал всю ночь?

Я пожал плечами. Женские причуды часто бывают странными.

— Сегодня вечером, — сказала она плутовским тоном, — оставлю свою дверь незапертой нарочно — и посмотрю, кого удастся поймать.

— Ты не сделаешь ничего подобного!

Оскалив зубки в пренебрежительной улыбке, она показала мне маленький, но острый кинжал за оборкой платья.

— Де Монтур дал мне тот же наказ, что и тебе, чертовка, так что послушай меня: что бы он ни знал, кто бы ни бродил по коридорам прошлой ночью, целью его было скорее убийство, нежели любовное приключение! Так что держи дверь запертой, — попробовал я вразумить ее. — Ведь леди Изабелла делит с тобой комнату, не так ли?

— Вовсе нет — а служанку я отошлю на ночь в барак, — протянула Марсита, взирая на меня с проказливым прищуром.

— Послушать кое-кого — так девичья честь тебе вовсе не дорога, если, конечно, тебе еще есть за что трястись, — сообщил я со всей горячкой юношества и прямотой давнишнего товарища. — Ведите себя осмотрительней, юная леди, иначе как-нибудь надоумлю вашего брата бичевать вас в воспитательных целях.

Я отошел, чтобы засвидетельствовать свое почтение Изабелле. Гостья из Португалии была полной противоположностью Марситы — застенчивая, скромная молодая особа, пусть не такая красивая, но уж точно изысканная и миловидная — бесхитростного, практически детского нрава. Одно время я даже подумывал… эхма, молодо-зелено!

Прошу простить за отступление от темы — стариковские мыслишки частенько запутываются. Я-то лишь хотел рассказать о де Монтуре — о нем и о троюродном братце дона Винсенте.

…Итак, у ворот толпились вооруженные туземцы, которых держали на расстоянии португальские солдаты. Среди них было несколько десятков молодых мужчин и женщин: все голые, закованные в цепи по шею, — рабы, захваченные каким-то воинственным племенем и привезенные на продажу. Дон Винсенте лично осмотрел их. Затем последовали долгие торги и переговоры, от которых я быстро устал и отвернулся, удивляясь, что человек ранга дона Винсенте может унизиться, опустившись до работорговли.

Я уже собирался уйти, когда появился один из жителей близлежащей деревни и разразился длинной проповедью в адрес дона Винсенте.

Пока они разговаривали, подошел де Монтур. Вскоре дон Винсенте повернулся к нам и сообщил:

— Один из дровосеков деревни был разорван на куски леопардом или другим хищником прошлой ночью. Сильный молодой мужчина, неженатый.

— Леопард? Его видели? — вдруг спросил де Монтур. Когда дон Винсенте ответил, что тварь приходит и уходит ночью, а потому незрима, он поднял дрожащую руку и провел ею по лбу, как бы смахивая холодный пот.

— Послушай-ка, Пьер, — сказал дон Винсенте. — Тут у меня есть раб, который — чудо из чудес — очень уж хочет перейти к тебе в услужение. Хотя — один дьявол знает, с какой стати!

Он подвел ко мне стройного молодого паренька-джакри[2], чья заразительная улыбка отличалась белизной и редкой для рабов осмысленностью.

— Препоручаю его тебе, — благодушно произнес дон. — Он хорошо обучен, и из него выйдет прекрасный слуга. Но помни — раб выгоднее слуги: ведь ему нужна лишь похлебка, да тряпка на чресла, да посвист хлыста, напоминающий ему, где его место…

Вскорости я узнал, отчего Гола пожелал «перейти в услужение» именно ко мне, отдав моей персоне предпочтение перед всеми остальными: оказалось, из-за моих волос. Как и многие денди, в ту пору я носил длинные завитые локоны, ниспадавшие на плечи. Так получилось, что на вечеринке я был единственным мужчиной с такой прической; в дальнейшем Гола сидел и часами смотрел на меня в молчаливом восхищении. Его застывший взгляд быстро приводил меня в утомление, и я выпроваживал его.

Именно в тот вечер затаенная вражда между бароном фон Шиллером и Жаном Дезмартом взвилась настоящим пламенем! Как издавна повелось, причиной стала женщина — Марсита, заведшая с ними обоими флирт самого возмутительного толка. Она даже не задумалась о возможных последствиях своего поведения — ведь Дезмарт был неоперившимся молодым глупцом, а Шиллер — похотливым бывалым зверем. Но вы скажите мне, месье: где это видано, чтобы женщина свободного нрава задумывалась о последствиях? Взаимная неприязнь конкурентов за ее внимание разгорелась до убийственной ярости, когда немец полез к Марсите с лобзаниями.

Вскоре во дворе уже вовсю звенели шпаги, но прежде чем сам дон призвал кавалеров к благоразумию, Луиджи встрял меж сражающихся, выбил у обоих оружие и растолкал по сторонам.

— Синьоры, — проговорил он негромко, но с трепещущей в голосе яростью, — разве же подобает высокородным так сцепляться? Да еще и из-за кого — из-за моей сестры! Клянусь дьявольским перстом: вам обоим изрядно недостает ума! А ты, Марсита, немедленно отправляйся в свою комнату и не выходи оттуда, пока я тебе не разрешу.

Она повиновалась, потому что, несмотря на ее независимость, ни разу не была замечена в перебранке с братом, который из-за своей худощавой, юношеской комплекции часто казался недостаточно мужественным… но только не сейчас, в поистине тигрином напряжении, с убийственно сверкающими очами.

Оба джентльмена подали друг другу руки в знак извинения, но взгляды, которые они при этом бросали друг на друга, ясно указывали, что они пока не хотят забывать о ссоре и что та снова разразится при малейшем предлоге.

Той ночью я внезапно проснулся, продрогший от