Когда запах кроличьей шерсти исчезал, я оставался один в тишине. Час, проведенный в тишине и одиночестве, стоит десятка сеансов у психоаналитика. А месяц сделает из тебя психа или бодхисатву.

У меня была альтернатива. Но не было выбора.

Когда я начинал всерьез задумываться об этом, на меня наваливалась бессонница. Тогда грань между теми реальностями, в которых я жил, стиралась окончательно. Мне оставалось только сидеть у окна, смотреть на луну и пить. Любая попытка о чем-то думать была смертельно опасна для рассудка. Бессонные ночи — это время чистого ожидания.

А следом за бессонницей приходила паника. И все начиналось по новой.

Через полгода такой жизни я продал дом и уехал в Токио. Даже не попрощавшись с родителями жены.

Если вы решили, что в Токио Кролик-мясоед оставил меня в покое, вы здорово ошиблись. Наоборот, он только подрос. Теперь он время от времени таращится в окно четвертого этажа. Чего он ждет, я не знаю. И не хочу знать…

Если сидишь в четырех стенах, пытаясь сохранить остатки рассудка, чтение становится единственным занятием, способным удержать на плаву. Я читаю целыми днями. Все подряд. От романов Мисимы до истории Новой Англии. Читаю лежа, сидя, стоя и даже на ходу. Читаю днем, на рассвете и поздней ночью. Книги — еще одна реальность, в которой я существую.

Я ходячая энциклопедия, из которой какой-то шутник вырвал все страницы, а потом подшил заново, перемешав их.

Сигналы в нервной системе человека достигают скорости двести восемьдесят восемь километров в час. Первый географический атлас создал Птолемей в сто пятидесятом году нашей эры. Ван Гог продал при жизни лишь одно свое произведение — Red Vineyard at Arles. Если протянуть паутину до ближайшей к нам звезды в созвездии Центавра, то она будет весить пятьсот тысяч тонн…

Факты, цифры, имена, географические названия бурлят у меня в голове, как сябу-сябу. Они служат щитом, той пробкой, которой я затыкаю кувшин с джинном подсознания.

Я читаю книги, хожу в группу психологической поддержки, время от времени напиваюсь и периодически подряжаюсь на какую-нибудь разовую работу. Грузчик, уборщик, продавец сладостей, сторож, ходячий сотовый телефон или большая таблетка с рекламными листовками в пухлых гофрированных руках — все это я, когда нужны деньги. Кто-то подумает, не слишком интересная жизнь. И я с ним соглашусь. Но у меня нет других вариантов. Я просто отбываю срок в одиночке. Заключенному не приходится выбирать, как убить время. Вполне достаточно того, что время убивает его.

На самом деле, мне хочется вычеркнуть некоторые пункты из моей жизни. Но перестань я работать — не будет денег на выпивку. Перестань я читать — ни о чем, кроме жены, думать не смогу. Перестань я пить — чертов кролик разрастется до размеров Токио-но То. Уйди я из группы — не будет Юрико…

То, что нас с ней связывает, нельзя назвать ни дружбой, ни, тем более, любовью. Это что-то вроде единения приговоренных к смерти сокамерников. Она не видит будущего, я тоже. Мы с ней в одной команде. Остальные люди, с которыми мне так или иначе приходится общаться, еще не вычеркнули из своего лексикона слово «завтра». Поэтому мы не можем понять друг друга, как ни стараемся. Все равно что разговор слепого с глухонемым.

С Юрико все иначе. Иногда мы встречаемся и просто сидим в парке. Ходим в кино. Гуляем по городу. Пьем пиво в какой-нибудь забегаловке. И все молча… Нам незачем разговаривать. Обычно люди говорят о прошлом или о будущем. О настоящем — редко. Что о нем говорить? Мое прошлое — не самая веселая тема для беседы. У Юрико прошлого вообще еще нет. В будущее мы не верим… Так что лучше помолчать. Единственное исключение — наши встречи в группе. Но там мы просто выплескиваем помои своего подсознания на других таких же. Остальное время просто сидим рядом на скамейке в парке, в креслах кинотеатра, на стульях в баре, на траве, на парапетах, на каменных ступеньках. Только в такие минуты мне иногда удается почувствовать что-то вроде умиротворения. Только в такие минуты я бываю в ладах с самим собой. Поэтому очень не хочу терять девушку по имени Кобаяси Юрико, с которой на самом деле все и началось.

Вернее, началось все с ее звонка.

За окном нервно мигает неоновая реклама джинсов Edwin, превращая мою комнату в некое подобие танцпола. Усиливая сходство, за стеной гремит проигрыватель соседа-меломана. Басы заставляют вибрировать пустые чашки на столике и мои внутренности.

Так бывает каждый вечер. Каждый вечер я прихожу домой, наливаю себе виски, сажусь в продавленное кресло и чувствую, как внизу живота дергаются мои кишки. Бумс-бумс… Это — мои ежевечерние сеансы медитации. Я мычу мантру «хватит-с-меня-этого-дерьма-ом-м-м» и жду, когда меня начнет тащить от этой «кислоты» за стеной.

Дело в том, что во время медитации мозг находится практически в состоянии клинической смерти. Кора головного мозга отключается. И мозг начинает защищаться, то есть выбрасывает эндогенные опиаты — наркотические вещества, которые оказывают на организм такое же сильное действие, как героин или ЛСД. Эндорфины и энкефалины обладают морфиноподобным эффектом. Эти вещества и включают в мозгу так называемый «центр удовольствия». Если вспомнить еще и о принципах выработки условного рефлекса, можно ожидать, что в скором будущем эти «бумсы» будут включать в моей башке все нужные центры напрямую.

Музыка гремит, вывеска мигает, а я постигаю смысл учения дзен со стаканом в руке. Я пытаюсь слушать тишину внутри себя и жду выброса эндорфинов, как наркоман ждет новой дозы.

И в момент, когда я приближаюсь к очередной клинической смерти, пищит телефон. Из-за музыки, сотрясающей тонкую перегородку между мной и этим придурком-меломаном, я не сразу соображаю, что мне звонят.

— Акихико повесился, — говорит Юрико, и я слышу, что там, где она находится, очень тихо. Гораздо тише, чем у меня.

— Что? — я переспрашиваю не потому, что плохо расслышал, просто мне нужно придумать, что ей ответить.

— Акихико умер. Повесился. Сегодня днем, в три часа, — повторяет она и ждет, что я скажу.

Сегодня днем я относил старые книги букинисту. Как раз когда я торговался со стариком из-за каждой иены, парень по имени Акихико просовывал голову в петлю. Сегодня каждому нашлось занятие…

— Я зашла к нему узнать, почему он не отвечает на звонки. Дверь в квартиру была открыта. Он повесился на дверной ручке… На столе записка… Я вызвала полицию…

Каждая сказанная ею фраза падает, как булыжник в колодец. Бульк! Не оставляя после себя ничего. Никаких чувств, никаких ассоциаций, никаких мыслей. Может быть, потому, что никаких эмоций в ее голосе я не слышу.

— Что ты молчишь? — спрашивает она.

Бумс-бумс по голове. Мне приходится закрыть одно ухо, чтобы слышать голос Юрико.

— Мне жаль.

— Ага.

— Да нет, правда… Он был неплохим парнем.