Все сочувствующе молчат. На самом деле каждый просто ждет своей очереди высказаться. За возможность излить кому-то душу приходится платить выслушиванием чужих откровений. Каждый из нас моральный эксгибиционист, который ждет не дождется возможности скинуть всю одежду и предстать перед другими в своей отталкивающей душевной наготе. Обычные люди, живущие там, в большом мире, не выслушают и пары слов от такого парня. Потому что он ничего не сможет предложить взамен. Здесь — другое дело. Здесь действует железный закон: ты мне засрешь все уши, а я тебе. А потом мы, довольные друг другом, разойдемся по домам.

Юрико берет телефон за антеннку начинает крутить его между пальцами.

— Отец часто спрашивает меня, кем я хочу быть, чем хочу заниматься… Я знаю, он хочет мне помочь… Последний раз после этого вопроса я два месяца не жила дома. Как ему все объяснишь?… Что меня тошнит от его магазина и от него самого…

Тошнит, ага. Очень верное слово. Все, собравшиеся здесь могут подписаться под этим заявлением. Дистимия, дисфория, реактивная депрессия, невротическая депрессия, анестетическая депрессия, депрессия с нигилистическим бредом, психастеническая депрессия, ипохондрическая депрессия — это все мы, сидящие полукругом в уютных креслах, и не знающие, зачем проживать завтрашний день. И всех нас от чего-нибудь да тошнит.

Завтра здесь соберутся люди с зависимостями. Послезавтра — мужчины и женщины с различными фобиями. Еще через два дня — с синдромом суицида. Потом — люди с заниженной самооценкой, с болезнью Брике, неврастеники, психастеники, истерики. Комната пропитана ядовитыми испарениями признаний в таких фантазиях, мечтах, желаниях и поступках, что удивительно, как стены еще не разъело… Наши слова — отравляющие вещества высокой активности, наши мысли — концентрированная кислота, разъедающая мозг.

Мы молчим, а Юрико продолжает уверять нас в бессмысленности всего происходящего, будто мы в этом сомневаемся. Она говорит монотонно, словно повторяет сотни раз произнесенный текст:

— Вот так и получается, что мечтать мне не о чем, хотеть нечего, стремиться не к чему. Будущее меня не привлекает, а на настоящее наплевать. Я знаю, что это вроде как неправильно, потому и хожу сюда… С другой стороны, иногда мне кажется, что именно так и должно быть, а все мечты, желания и цели, которые есть у других — просто самообман.

Я думаю, что никакой не самообман. Это роскошь, которую себе могут позволить лишь те счастливчики, которые еще не получили свою порцию больших пинков. Которые еще верят в то, что им отвалится дармовщины. Не самообман, просто наивность, рожденная недостатком информации. Никакой дармовщины не будет, рано или поздно каждый получит свою порцию. И всерьез думать о том, в какой цвет ты выкрасишь стены будущего дома, все равно что, разгуливая по минному полю, перепрыгивать лужи, чтобы не замочить ноги.

Короче, насчет самообмана я с Юрико не согласен. Впрочем, ее это вряд ли огорчит. Ее волнуют совсем другие вещи, она делится с нами своими сокровенными фантазиями:

— Я думаю, что на самом деле было бы здорово выжить одной после какой-нибудь глобальной катастрофы. Чего-нибудь вроде мутирующего вируса гриппа, утечки ядовитого газа или бактериологической войны.

Тогда я бы вышла из дома и отправилась бы кататься по мертвым городам. Только там, как мне кажется, можно увериться в том, что человечеству пришел конец. Пустые дома, выбитые стекла, брошенные машины, мусор на тротуарах… Короче, вся эта ерунда, которую показывают в фильмах про апокалипсис. Вокруг тихо… Только ветер и шелест газет полугодовой давности по асфальту. Если закрыть глаза, даже не поймешь, что ты в городе. Лет через сто от него останутся покрытые лесом холмы. Пойди догадайся, что это был Токио…

Она закрывает глаза, уносясь в мечтах к тому моменту, когда человечеству придет конец. Я вижу на лицах сидящих рядом со мной такое же мечтательное выражение. Наверное, они уже не один раз думали об этом. Как и Юрико. Как и я. Как и сотни тысяч других людей по всей планете.

Юрико продолжает:

— А потом хорошо бы встретить случайно выжившего мужчину. И начать историю человечества сначала…

Ага, думаю я, чтобы через несколько десятков тысяч лет кто-нибудь, сидя в кабинете психолога на сеансе групповой терапии, мечтал о глобальной катастрофе…

Тут я не выдерживаю и делаю то, что делать, в общем-то, не положено. Я перебиваю ее:

— Можно еще остаться единственным живым существом на планете. Чтобы даже амеб не было… Одни пески вокруг. И стать истоком новой жизни, умерев в какой-нибудь с трудом найденной луже.

Странно, никто не смотрит на меня осуждающе. Все согласны со мной. Это тоже неплохой вариант.

Когда сеанс заканчивается, и мы выходим в теплый, пахнущий ирисами и выхлопными газами вечер, Юрико останавливается у ограды клиники, закуривает Hi-Light и говорит мне:

— Я встретила Акихико.

Акихико — это ее приятель, худой как щепка парнишка, недавно закончивший какой-то частный университет. Акихико ходит в нашу группу. Вернее, ходил. Он пропустил уже три сеанса, считая сегодняшний. Сам я с ним не очень близко сошелся, не то что Юрико. Они-то почти ровесники и с одинаковыми сдвигами. Неудивительно, что быстро подружились. Психам как никому другому нужны единомышленники.

— Как он? — вежливо спрашиваю я, хотя такое понятие, как «вежливость», мы уже давно снесли на помойку. — Почему не приходит больше?

— Не знаю. Он так и не сказал. Намекнул только, что нашел другую группу.

Мимо нас, застегивая на ходу ветровку, проходит психолог, который проводит наши встречи. Глядя на него, можно подумать, что он-то и есть самый безнадежный клиент в группе психологической поддержки.

— Ты расстроена? — спрашиваю.

Юрико пожимает плечами:

— Ушел и ушел, чего мне расстраиваться… Вид у него был странный. Глаза бегают… Сам будто травы накурился… Только он траву не курит, я знаю.

— Может, начал.

Я говорю просто для того, чтобы что-нибудь сказать. На самом деле жизнь Акихико меня не волнует. Если вдуматься, то меня вообще ничто больше не волнует. Я хочу остаться последним человеком на Земле. Но такой радости мне не будет, так что и по этому поводу я сильно не переживаю.

Юрико стряхивает столбик пепла на еще теплый асфальт. Ветер тут же слизывает серый цилиндрик с земли.

— Да нет, тут что-то другое… Не понимаю, почему он мне ничего рассказал. Мы вроде договорились друг другу помогать. Что за секреты?…

— Ты тоже хочешь уйти из группы?

— Не знаю… Если найду что-нибудь получше, то, наверное, уйду. Здесь ловить нечего. Если, конечно, ты на самом деле не желаешь стать нормальным.

— Ты не желаешь стать нормальной?

— Конечно, нет, — фыркает она. — Для чего? Чтобы до самой смерти за прилавком стоять? «Что ты делала всю жизнь, Юри? — Продавала таблетки от кашля». Круто!