Если бы Элли говорила всю правду, она рассказала бы судье Бэндону, что в Сэме Спарксе есть нечто, не дающее ей покоя. Она попыталась бы объяснить: единственное, что тревожит еще больше, — ее неспособность сохранить самоконтроль в этой ситуации.

Упорное нежелание Спаркса сотрудничать с полицейским следствием — а все из-за их злосчастной стычки, когда Элли повела себя не лучшим образом, — привело к безрезультатному расследованию длинной в четыре месяца.

— Итак, детектив Хэтчер, помог бы в вашем расследовании доступ к финансовой и деловой документации господина Спаркса, о котором мы просим? — спросил Донован.

— Мы полагаем, да, — сказала она, теперь глядя прямо на судью. — Господин Спаркс, как нам всем известно, чрезвычайно преуспевающий человек. Вторжение на его образцово-показательный объект могло быть своего рода предупреждением. Если у него есть деловые или финансовые враги, мы должны рассмотреть эту версию.

— Уточню: является ли сам господин Спаркс объектом вашего расследования?

— Разумеется, нет, — ответила Элли.

Но если бы она говорила всю правду, она должна была бы сказать судье, что в какой-то момент она, конечно, считала Спаркса подозреваемым, но быстро отказалась от этой мысли.

— Хотели бы вы добавить еще что-нибудь к своим показаниям, детектив Хэтчер?

Во время вежливой беседы в суде помощник окружного прокурора Макс Донован называл ее «детектив Хэтчер». Но и это было не совсем правдой. Если бы в суде требовалась вся правда, одному из них, вероятно, пришлось бы обнародовать тот факт, что этим утром детектив, дававшая показания, проснулась голышом в постели помощника окружного прокурора.

— Нет, благодарю вас, господин Донован.

11.45

Меган Гунтер провела кончиками пальцев по клавиатуре своего ноутбука. Это была нервная привычка. Если ее пальцы оказывались на клавиатуре в исходном положении, ей хотелось дать им волю, пустить их порхать над гладкими черными клавишами.

Она вспомнила, как в шестилетнем возрасте упрашивала маму научить ее машинописи. Ее родители тогда только что приобрели домашний компьютер, и Меган частенько подслушивала, как они, сидя бок о бок за отцовским столом, восхищаются чудесами на экране, появлявшимися из неведомой штуки под названием «Интернет». Но особенно Меган приводила в восторг та легкость, с которой мамины пальцы летали по клавишам.

Она поглядела на круглые белые часы, висевшие над пустой доской, позади профессора Эллен Стайн. 11.45. Еще пятнадцать минут занятий; тридцать пять уже прошли, а на экране ноутбука было написано лишь «Жизнь и смерть», далее дата и единственный вопрос: «Все ли жизни одинаково хороши?»

Меган записалась на этот семинар, поскольку его описание в каталоге вызывало любопытство. «Жизнь хороша сама по себе или только тогда, когда хороша? Всегда ли смерть — зло? Что лучше — не прожитая жизнь или жизнь, прожитая зря?»

Философия не была специальностью Меган, в следующем году ей предстояло заниматься биологией, а ее учебный план составили специально для будущих студентов медицинского колледжа. Но описание этого предмета ее заинтересовало. Она сочла, что врачу пойдет на пользу, если он задумается над общим значением жизни и смерти в дополнение к науке, которая призвана улучшить первое и предотвратить второе.

Однако следовало предвидеть, что философский семинар без предварительных требований выльется в череду свободных разговоров, во время которых еще не определившиеся старшекурсники — которые впоследствии окажутся за прилавками «Старбакса» или, возможно, в юридических школах, — попытаются продемонстрировать свое знание самых упрощенных версий различных областей философии.

Сегодняшнее занятие, как нередко бывало, поначалу показалось многообещающим — доктор Стайн задала вопрос, который по-прежнему маячил на экране у Меган: «Все ли жизни одинаково хороши?»

К сожалению, первый отвечавший с ходу попытался разыграть карту Гитлера, заявив:

— Конечно, нет. В смысле — кто здесь станет оплакивать смерть Гитлера?

В ходе своего первого трехнедельного философского курса Меган убедилась, что качество общественного диалога значительно выросло бы в результате волевого запрета любых аналогий с нацистской Германией.

Бедная доктор Стайн изо всех сил старалась направить разговор в нужное русло. Но затем девица, ходившая в неизменном комбинезоне и источавшая запах пачулей, выдала еще один безумный пример интеллектуальной мастурбации, во всеуслышание поинтересовавшись: радуются ли умственно неполноценные жизни так же, как «нормальные» люди?

Меган заметила, что ее пальцы снова дрогнули. И даже как будто не пальцы, а сами клавиши. Она не знала, кто придумал эту раскладку — QWERTY. Аналогии с Гитлером куда понятней, чем использование этих букв. Но какими критериями руководствовались для определения клавиш, относившихся к «домашнему ряду», как это называла мама во время ее первых уроков машинописи? И почему под мизинец все время лезет точка с запятой? Как часто вообще используется этот знак?

Она заставила себя вновь настроиться на общую беседу за семинарским столом. Меган поняла, что комментарий девицы-пачули насчет умственно отсталых привел к более широкому разговору о ценности знания как такового. Но тут парень в кепке, какие носят разносчики газет, и с узкой бородкой битника огрызнулся:

— Пожалуйста, иди почитай Айн Рэнд. Тебя спрашивают о жизни без ценности, а ты придираешься к психически неполноценным? Гораздо сомнительней ценность жизни, потраченной на поглощение знаний, которые потом не пригождаются.

В этот момент Меган показалось, что у доктора Стайн начал подергиваться левый глаз. Прошло двадцать минут, а группа все еще спорила, ценно ли знание само по себе или только как средство достижения практических целей.

— Но даже различие между знанием ради самого знания и знанием ради прагматического смысла — это фикция, — настаивала девица-пачули. — Это предполагает наличие объективной реальности, которая сама по себе и не зависит от наших собственных когнитивных реакций. Мы не можем оценить реальность иначе, нежели через наши собственные мысли, тогда что вы имеете в виду под знанием как таковым? Знание и есть реальность.

— Только если вы — эпистемологическая идеалистка, — возразил бородач. — Возможно, Кант и согласился бы с такой логикой, или даже Джон Локк. Но реалист заявил бы, что есть онтологическая реальность, которая не зависит от нашего опыта. И если мы сумеем на тридцать секунд отвлечься от нашего нарциссизма и примем это допущение, тогда нельзя предъявлять претензии привилегированной элите зато, что они использует свое знание для создания конкретных, объективных различий в этой реальности.

— Это, возможно, слегка не в тему…

Меган почувствовала, как ее глаза непроизвольно обратились к говорящему, приличному на вид парню, всегда ходившему в концертных футболках.