и обратно мчались десятки незапряжённых колесниц и огромных карет, от которых исходил плотный запах горьковатого масла. Куова вспомнил о себе и теперь пробирался между людьми с осторожностью, стараясь никого не задеть. Наконец он дошёл до конца улицы.

Впереди раскинулась площадь – таких огромных Куова никогда не видел прежде. Прямо посреди неё, окружённые мозаикой жёлто-красных гладких камней, вздымались останки величественной постройки. Не смея пошевелиться, Куова смотрел, как тонкие фигурки детей взбирались по высоким ступеням, сновали по древним террасам…

Белый зиккурат. Печальная и заброшенная обитель мудрейших жрецов Киэнги.

***

Полуразрушенный зиккурат казался древнее самой жизни. Верхние этажи обрушились под тяжестью лет, и наверняка ушлые дельцы и невежды при первой же возможности растащили плиты и кирпичи. Без цветущих на террасах садов и без храмовой площадки строение было подобно казнённому герою – раздетого, поверженного ниц и обезглавленного.

И всё равно один его вид вдохнул в Куову давно позабытое чувство. Коснувшись ладонью светло-серой стены, он вспомнил, как давным-давно, ещё будучи ребёнком, точно так же стоял перед зиккуратом.

Земля выскользнула из-под ног. Куова рухнул на колени и прижался лбом к стене. Занесённый оранжевым песком кирпич, казалось, безмолвно пел о дне, когда человечество стояло на пороге гибели. Римуш, Луга, старшие маги… быть может, их души навеки поселились в этом камне? Их и тысяч людей, которые не успели спастись. Словно древняя обитель стала памятником их жертве.

«Тебе тоже тут одиноко?»

Прогуливаясь по площади, Куова по-прежнему чувствовал на себе дыхание священных руин. Он осознал себя живым и подумал, что желает утолить свою жажду. Впервые за долгое время в голову пришла мысль, что можно попробовать что-нибудь купить в одном из шатров. За десять агоров, подаренных незнакомой девочкой, молчаливый торговец подал чашу с безупречно чистой пузырящейся водой. Куова маленькими глотками опустошил чашу и с любопытством отметил, что вода была сладкой и приятно щекотала горло.

«И вот, очередное чудо дивного города».

Он подглядывал за людьми, которые прохаживались рядом или отдыхали, развалившись на деревянных скамьях. В тихом углу заметил старика, умиротворённо сидевшего на земле с горящей свечой в руках.

«Это всё ещё народ Киэнги».

Куова почувствовал, как его дух воспрял, нашёл новый смысл. Встревоженное сердце объяла теплом надежда.

«Пусть мы говорим на разных языках. Но в нас течёт одна кровь».

К закату на столбах вокруг начали сами собой зажигаться огни. Куова огляделся по сторонам, задержал взгляд на молящемся старике, на веселящейся молодёжи. И решил узнать о людях побольше.

Он прошёл вдоль столбов и остановился возле скамьи, на которой устроились трое молодых людей и со страстью обсуждали лежавшую на коленях у одного из них связку роскошно переплетённых листов папируса. Куова поинтересовался содержанием записей. Ответом стали недоумённые взгляды. Сидевшая с краю девушка постучала указательным пальцем себе по лбу и что-то пробормотала. На удивление, одно из слов оказалось знакомым. «Бродяга».

Куова вздохнул. Без понимания языка и должного облачения у него не было ни малейшего шанса завести разговор. Вместе с ностальгией и грустной усмешкой в памяти всплыли картины, как он, Шаррукин Куова, встречает в мраморном зале колдунов из Эрдины, одетых в кожу и шкуры. Раньше всё было иначе.

Когда совсем стемнело, люди начали расходиться.

Неожиданно для себя Куова почувствовал болезненные спазмы в животе. Только сейчас он вспомнил, что с самого пробуждения в разрушенном дворце ничего не ел. Куова покинул площадь, свернул с главной улицы и начал петлять по узким проходам, пытаясь отстраниться от неприятного чувства, но голод продолжал терзать его тело.

Преображённый Алулим не смог свести его с ума, но станет ему могилой.

«Неужто боги решили так пошутить надо мной?»

Ноги отяжелели, но Куова продолжал идти. Многолетний опыт, мудрость и остатки магической силы потеряли всякое значение. В воздухе резко похолодало, звёзды в небе побледнели и расплылись. Куова свалился на землю, не дойдя всего пары шагов до маленького неказистого крыльца.

***

Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на мягком ложе и смотрит на серый потолок, покрытый тёмными пятнами. И он был не один.

– Гольяс, – медленно произнёс сидевший возле него мужчина и прижал правую руку к своей груди. – Урнунгаль Гольяс.

Человек, представившийся Гольясом, был не очень молод. Его худое лицо тут и там покрывали морщины, а когда-то ярко-рыжий цвет волосах значительно уступал седине. В ореховых глазах, однако, ещё жил огонёк, а рукам, казалось, никак не находилось покоя: они вечно что-то разминали, перебирали, хватали и в целом словно жили собственной жизнью. Сильнее необъяснимой беспокойности была, пожалуй, лишь общительность.

Овладеть новым языком оказалось проще, чем ожидал Куова: у него обнаружилось много общего с языком Киэнги. Так вскоре он узнал, что Урнунгаль Гольяс работает в городской библиотеке. Это не могло не вызвать удивления: несмотря на личный водопровод, прикрытые настоящими листами стекла окна, мягкие кровати и ряд приспособлений, несомненно, магического происхождения, жилище служителя храма знаний не выглядело роскошным. Двери и мебель могли развалиться в любую минуту. Вместо аромата благовоний в воздухе витал запах сырости. Также Куова выяснил, что жена библиотекаря оставила его четыре года назад, и тот в одиночку растил сына по имени Иона.

Лампа – так Гольяс называл висевшее под потолком маленькое солнце – заливало золотистым светом почти всю комнату, так что Куова мог в любое время погрузиться в чтение. Книги рассказали ему об истории края, разросшегося на месте древнего царства Киэнги и названного Кашадфаном, что означало «страна гор». Одно короткое писание было посвящено Спасителю – мифической личности, предотвративший конец света, который едва не свершился более полутора тысяч лет назад. Авторы, описывая житие Спасителя, создали такую запутанную историю из перемешанных друг другом фактов разных периодов и небылиц (одна, например, утверждала, якобы он упал на землю с Солнца), что Куова далеко не сразу сообразил, что таким образом пытались воссоздать его личность. На вопрос, как можно этому верить, сам Гольяс пожимал плечами и заявлял, что вера теперь служит интересам государства и мало кого интересует в чистом своём проявлении.

Раньше Гольясу приходилось разрываться между работой и воспитанием малолетнего сына, но с появлением Куовы всё изменилось. Куова проводил половину дня с Ионой и сумел быстро с ним подружиться: находить общий язык с детьми оказалось не в пример проще, чем с расчётливыми и амбициозными магократами. Порой достаточно было взглянуть на него, чтобы мгновенно понять, чего он хочет. Это весьма пригодилось, когда пришло время обучать Иону чтению, к чему у него обнаружился неподдельный интерес.

В качестве благодарности за