себя наружу, Шаррукин Куова рухнул на четвереньки и зажмурился от яркого дневного света. Он насчитал не менее сотни ударов сердца, прежде чем смог увидеть свои исхудавшие пальцы, впившиеся в мелкую желтоватую траву.

За спиной возвышались руины дворца, но некогда величественные и яркие стены потускнели, поросли мхом. Подпираемые с разных сторон кривыми деревьями, они казались древними, словно с момента разрушения прошло не одно столетие.

«Что же произошло? Осталась ли ещё хоть одна душа на этой земле? Сила?»

В лицо подул прохладный ветер, но он ощущался пресным, будто тщательно очищенным от магии. Земля тоже не подавала признаков наполненности. Куова вытянул левую руку к солнцу, однако и этот зов остался без ответа. Бледно-оранжевый шар висел в небе, укрытый прозрачной мерцающей плёнкой, и, казалось, был безразличен ко всему, что происходило на земле. Мир оказался запечатан с обеих сторон. Такова цена спасения.

«Солнце оставило меня. Теперь я один».

Куова встал на ноги и нетвёрдой походкой направился прочь от дворца. Неживой ветер тщился ободрить его сладковатым ароматом степных цветов и коммифоры.

К вечеру Куова достиг того места, где расположились загородные жилища. За рядами беспорядочно построенных низкорослых каменных домов возвышался город, что некогда был известен ему под названием Алулим. Что удивительно, город не выглядел разрушенным, но Куова не узнавал ни одной постройки – серые и вытянутые, они не походили ни на что из виденного раньше. Сколько же времени прошло с момента его падения, что всё так изменилось?

«И всё-таки это мой Алулим. Я чувствую это».

Он прошёл мимо покосившихся домов и ступил на гладкую тёмно-серую дорогу. Сплошной камень.

Он шагал по широким проходам, под узкими окнами, за некоторыми из которых горели яркие, как маленькие солнца, огни. Он спотыкался, засмотревшись на очередное чарующее свечение, и спешил проникнуть в глубины странного города.

Улицы здесь лишь отдалённо напоминали знакомый Алулим, и от этого Куове было не по себе. Он остановился, прислонившись спиной к стене, пытаясь обуздать тревогу – и тогда увидел первых людей. Коротко подстриженные, будто рабы, и в странных облегающих одеяниях, они беззаботно прошествовали в нескольких шагах от мага, громко переговариваясь. Но Куова не мог разобрать ни слова…

«Это ведь всё ещё народ Киэнги. Как время могло настолько изменить их?»

Глубоко погрузившись в размышления, Куова свернул под арку между двумя домами и уселся на деревянную скамью. Усталый разум тут же потонул в дрёме.

Когда Куова пробудился, наступил день; высоко в небе вновь светило безразличное солнце. Людей стало больше, они шли по своим делам, с опаской поглядывая на одинокого человека в изношенной бирюзовой мантии. Только одна рыжеволосая девочка подбежала совсем близко, вложила что-то небольшое в его ладонь и моментально упорхнула прочь. Маленькая монета. До Куовы вдруг дошло, как он, должно быть, выглядит после долгого путешествия, и он коротко, но громко рассмеялся, приковав к себе ещё больше недоумённых взглядов.

Происходящее вокруг Куовы здесь и сейчас стало даже большей загадкой, чем увиденный образ человека с серыми глазами. Сидя на скамье, он пытался строить догадки и предположения, вспоминал старых врагов и знакомых, царей и тиранов из прошлого. Однако незнакомец по-прежнему оставался незнакомцем. По внешности и грубому отрывистому наречию можно было предположить, что он происходил из Эрдины. Вот и всё знание. А стоило Куове вернуться на улицы Алулима, как мир захлестнул его с новой силой, вырвал из мыслей. Он не мог заставить себя пошевелиться, а события проносились мимо, подобно степному ветру. Куова решил, что он сходит с ума, ведь окружение казалось совершенно чуждым и в то же время таким родным: и неумелые рисунки крылатых ирбисов на стенах, и молодой человек с золотистой кожей, глядящий на небо, словно возносил хвалу Солнцу; и доносившиеся издалека звуки базара, которые ни с чем не спутать.

Но вот за спиной раздался протяжный утробный рёв – и Куова отскочил в сторону, налетев на возмущённого прохожего. По дороге прогрохотала чёрная колесница, но без вола или коня, а движимая некой неведомой силой. Никто вокруг не придавал этому значения, а Куова потратил остаток дня, наблюдая за чудными и рычащими повозками, но так и не сумел разгадать их секрет. Эти творения поразили его до глубины души.

Утром следующего дня Куова проснулся от трескучего голоса над головой. Он резко поднялся и принялся тревожно озираться по сторонам, однако поблизости не было никого, хотя голос продолжал звучать. Неужто продолжение снов о неизведанном? Куова поднял глаза – и увидел на вершине невысокого столба два металлических цветка и осознал, что голос принадлежит им. Но разве возможно вдохнуть жизнь в то, что никогда не было живым? Их речь не отличалась от речи горожан – такой же таинственной и непонятной, хотя отдельные слова и конструкции казались знакомыми, что лишь запутывало сильнее. Вдруг голос умолк, а вместо него сквозь незримые рты зазвучала музыка. Время от времени одна мелодия сменяла другую, и это оказалось настолько чарующим явлением, что солнце вошло в зенит, когда Куова наконец продолжил свой путь.

Тем же вечером Куова присел на камень в саду, разбитом прямо посреди улицы, и стал наблюдать, как гонятся друг за другом стрелки на белом циферблате. Он сразу понял, что это часы, но – удивительно! – они не нуждались в солнечном свете. Стрелки показывали далеко за полночь, когда сну удалось оторвать его от этого завораживающего зрелища.

Новый день принёс с собой прорывающееся из недр разума отчаяние. Тело послушно выполняло любой каприз своего хозяина, но ощущалось при этом чужеродным, точно неудобные одежды. В тяжёлые минуты Куова попросту отдавал себя людскому потоку и, подобно выброшенной в реку дощечке, плыл по шумным улицам, не думая ни о чём и не глядя по сторонам. И лишь в редкие моменты он выныривал в охряных садах или узких проходах, чтобы, закрыв лицо руками, будто молитву повторять одну-единственную фразу: «Всё повторяется… Я вижу, всё повторяется».

Он бесцельно брёл по улицам Алулима. Его отчаяние перетекало в безумную апатию. В конце концов он перестал замечать прохожих; он сталкивался с ними, не обращая внимания на ответные толчки и гневную ругань. В поиске маленьких уличных фонтанов, из которых можно было напиться, потерял всякий смысл. Все потребности отошли на другой план, остались лишь тени города, воспоминания о прошлом и бегущие друг за другом часы.

«Зачем я здесь нужен?»

Когда солнце сползло до середины небосвода, он миновал несколько перекрёстков и садов и вышел на улицу, оживлённую и широкую, точно река. Здесь туда