Их окружали ночные шумы леса, которые сливались в монотонную мелодию, в которой опытное ухо могло бы уловить звуки, говорящие о приближении семьи волков и одинокого медведя, а также шум, с которым убегали те, кто не желал стать их добычей и чье спасение зависело лишь от проворства и быстроты ног. Но в тот вечер в лесу царил мир и покой. Лесные создания прятались от людских глаз, едва ощутив слабый запах приближающейся процессии.

Близилась ночь, заволакивая завесой темноты смутные силуэты путешественников. Вскоре вышла луна, которая, подобно церковному служке, освещала им ближайшие несколько шагов пути. Кобыла, обремененная тяжелой ношей и покрытая грязной попоной, на ходу бьющей ей по ногам и по животу, часто останавливалась и лишь после того, как натягивали поводья, с явной неохотой снова трогалась с места.

Наконец после долгих часов пути всадники достигли цели своего путешествия. Навстречу им из темноты появился смутный силуэт всадника. На крупном жеребце сидел человек, закутанный в монашеский плащ с низко надвинутым на лоб широким капюшоном. Всадник, которого никто сейчас не разглядел бы даже с десяти шагов, приблизился к кобыле и бесцеремонно стащил с нее груз, который упал с глухим звуком, эхом отозвавшимся в лесной тишине. Затем, еле слышно вздохнув, человек поправил на лошади попону.

Кобыла, удивленная странным звуком, с которым предмет упал с ее крупа, отбежала на несколько туазов и остановилась. Подъехавший всадник принялся разглядывать предмет. Затем спешился и рухнул на колени со вздохом невыразимого облегчения, больше похожим на хрип.

Несколько мгновений он разглядывал мертвое тело. К его величайшему удовлетворению, женщина с посиневшим лицом действительно отдала Богу душу.

Со времени своего ночного возвращения из Ножан-ле-Ротру Ардуин Венель-младший не мог успокоиться и был словно лев в клетке. Ничто не могло его развлечь. Ни мысли о том, что правосудие в отношении Адалина д’Эстревера наконец свершилось, ни радость пса Энея, для которого возвращение любимого хозяина, когда-то отобравшего его у грубого и жестокого кузнеца, стало настоящим праздником. Его не утешил даже более сдержанный, но такой же сердечный прием Бернадины – еще молодой женщины, вдовы палача. Бернадина не смогла бы найти работу в каком-нибудь другом месте, разве что скрыв, каким ремеслом занимался ее супруг, который, как она говорила, умер оттого, что «те, кто скребется в адские двери, постепенно забрали его жизнь». Однако эта достойная женщина не скрывала правды о своем покойном супруге по той уважительной причине, что «он был хорошим человеком, набожным, честным и работящим. Разве он виноват в том, что был вынужден унаследовать ту должность, которую занимали его отец и дед!».

Их ненавидели и презирали. Все без исключения испытывали страх перед ними – теми, чье ремесло состояло в том, чтобы по приказу суда убивать и подвергать пыткам. Их детей нигде не принимали, они не имели права ни останавливаться в тавернах, ни жить в городе, за исключением того места, где находился эшафот. Они были обязаны носить на одежде знак своей профессии – кусочек ткани в форме палки, чтобы все могли их узнать и отшатнуться подальше[14]. И в то же время их обхаживали, зачастую удваивая количество товара, который они, согласно старинному правилу, могли бесплатно взять из любой лавки[15]. Им увеличивали вознаграждение в зависимости от того, каким пыткам они подвергали свою жертву[16]. Церковь смотрела сквозь пальцы на отступления от правил в области брака, строжайше запрещенные всем остальным, прекрасно понимая, что жениться они могут только в своей среде и никакая девушка, даже из самого низшего сословия, не согласится стать женой палача. Ведь тогда на ее детей и всех их потомков ляжет то же самое позорное клеймо и они станут такими же изгоями общества. Каждый бальи или прево жил в постоянном беспокойстве, как бы исполнитель правосудия не оставил своего места, и предоставлял ценному работнику множество небольших привилегий. Тем более что, по правде говоря, желающих на эту должность, как правило, не находилось.

Так как у судей и знатных сеньоров сама мысль о том, чтобы исполнить вынесенный ими приговор, вызывала тошноту, печальная обязанность мучить и убивать по решению суда накладывалась на простых людей – например, на того, кто в городе позже всех женился. Это была единственная непочетная должность королевства – исполнитель высоких деяний, или мэтр Высокое Правосудие. Так стали называть людей, исполняющих эту работу, чтобы не употреблять оскорбительных названий[17], ранящих их самолюбие: палач, Сломай-Шею, Жан-Покойник или Жан-Переломай-Кости. Помимо этого, палач не имел права представать перед знатными персонами и даже перед королем, что служило еще одним доказательством нечеловеческих условий, в которых существовали люди этой профессии. Хлеб для него выпекался отдельно, и этот каравай булочник клал кверху дном, чтобы никто другой не взял его по ошибке. Хлеб крови и смерти. Это странно, но Венеля-младшего это совершенно не смущало, как до этого – его отца.

Их династия палачей, так же как и другие, подобные им, началась с прадеда Ардуина – отпетого преступника, грабителя и убийцы. После того как его арестовали и приговорили к повешению, ему предложили спасти себе жизнь, поступив на эту должность. И, конечно, он не упустил сей счастливый случай. Семья Венель, где Ардуин оставался единственным наследником по прямой линии, больше не считалась «бинграми»[18], так как их династии было уже больше века.

Ардуину едва исполнилось четырнадцать лет[19], когда он впервые опустил меч на шею дворянчика, удавившего свою жену и новорожденную дочь, несомненно в припадке безумия, так как он потом не мог объяснить причину своего поступка. Это стало одним из редких воспоминаний о казни, так как потом благодаря урокам отца он научился выкидывать их из своей памяти. Созданиям Божьим свойственно совершать ошибки, зачастую довольно серьезные. И кто-то должен избавить добрых христиан от необходимости совершать грех убийства и пачкать руки в крови. Палачи не выносили приговоров, не решали, какой пытке или казни следует подвергнуть преступника. Они довольствовались ролью инструмента, который держит рука правосудия.