Однако мессиру Гийому де Ногарэ, советнику короля Филиппа Красивого, здесь было как нельзя более уютно. Толстая башня стала его владением. Он чувствовал себя как медведь в берлоге. Впрочем, что видел от своего окружения «печальный крот», которому это уничижительное прозвище было дано многочисленными тайными клеветниками? Король, Государство и Церковь – вот что имело значение для бывшего легиста, который, в сущности, и управлял государством из своего холодного неуютного логова. Ему были совершенно безразличны приближенные короля, фавориты, которые суетились, строили козни, чтобы откусить кусочек от пирога, именуемого Францией, – земли, состояния, влияние на короля. Эти будут ползать на брюхе перед любым, кто предложит им хоть крохотную привилегию. Пусть они упиваются своими ухищрениями. Не стоящие внимания мелкие сошки. Их заранее тревожили любые смены настроения суверена или расчеты крупных баронов и особенно монсеньора Карла де Валуа – единственного родного брата короля, к которому тот демонстрировал особенную нежность; с точки зрения Гийома де Ногарэ, даже чрезмерную.

Валуа воплощал в себе все, что презирал Ногарэ. Особенно его финансовые притязания, которым не было ни конца ни края. Он легко путал государственную сокровищницу со своим собственным карманом. Советник больше не считал расходов и особенно утечки денег в ливрах[35], которыми оплачивались мечты о власти монсеньора де Валуа или его армии.

На самом деле он не любил брата короля, этого ничтожного фата, хотя и, несомненно, храброго в сражении. По примеру прочих крупных баронов Карл жил на широкую ногу и разбазаривал деньги тех, кто зарабатывал их тяжелым трудом. До Ногарэ доходили сведения о голодных мятежах, которые начали происходить в деревнях. Но в глазах королевского советника главным была верность Валуа своему брату. Расстроить по нескольку заговоров в месяц!..

Советник поднес к своему изможденному лицу руки с длинными костлявыми пальцами. Он казался столетним стариком – во всяком случае, не меньше тридцати пяти лет[36]. Маленький, хрупкий, с сухой желтоватой кожей, мессир де Ногарэ, несмотря на это, производил впечатление. Причиной этому были огромная власть и глубокий изощренный ум, вдобавок к которому этот человек обладал бездной секретов – не особенно почетных, а зачастую и очень опасных. Все они скапливались за выпуклым, перечеркнутым глубокой морщиной лбом королевского советника. Очень редко, когда Ногарэ бывал в духе, он забавлялся, несколько раз повторяя собеседнику:

– Дорогой, политика имеет вид полного блюда потрохов. И оно непременно должно попахивать дерьмом. Не слишком сильно, иначе оно станет несъедобным! Моя роль состоит в том, чтобы добавить туда специй.

Взаимоотношения с монсеньором де Валуа больше походили на сложное акробатическое выступление. Несмотря на громадные доходы, Карл был по уши в долгах. Чтобы рассчитаться с кредиторами, он занимал в другом месте. Благодаря бесчисленным шпионам, которых держал у себя на службе, Ногарэ знал, что брат короля задолжал целое состояние кавалерам Христа[37] и что эти деньги уже растрачены. Советник, чья абсолютная преданность Филиппу Красивому не знала ни исключений, ни послаблений, даже когда дело касалось его распрей с Папой Климентом V, раздумывал, каким образом ему использовать эти сведения. Побудить Карла де Валуа совершить какой-нибудь промах, что навлекло бы на него гнев царственного брата? Или воспользоваться этим колоссальным долгом, чтобы подкрепить доводы суверена против ордена тамплиеров, пустить слух о грандиозном вымогательстве? Мессира де Ногарэ не остановило бы и откровенное надувательство, если б оно пошло на пользу его сюзерену.

Гийом тайком поздравлял себя с кончиной королевы Жанны Наваррской[38], которая произошла несколькими месяцами раньше. Королева была грозным противником. Король же погрузился в глубокую печаль, потеряв друга и советчицу. Не самое лучшее решение, как считал Ногарэ. Королева благосклонно внимала всяким угодливым льстецам, самым вызывающим и опасным из которых, по мнению Ногарэ, был Ангерран де Мариньи[39]. И это даже если не брать в расчет его алчность и корыстолюбие. Сам же королевский советник, хоть и обогатился на своей должности, никогда не расхищал деньги короны. Но мадам Наваррская любила умные изящные рассуждения, красивые фразы и различные пируэты риторики. Ногарэ же был чересчур молчаливым, занятым и слишком серьезным. Она частенько публично посмеивалась над своим «суровым печальником», предпочитая ему педантичный, но блистательный цинизм этого Мариньи, который умел вовремя погладить ее по шерстке. А Ногарэ всегда становилось не по себе рядом с женщинами, особенно с королевами.

Сидя за рабочим столом, сгорбившись над книгами записей и свитками посланий, где рядом громоздились черновики и рога, наполненные чернилами для секретарей, мессир де Ногарэ разглядывал просторный рабочий кабинет, где проводил все свои дни и добрую часть ночей. Он улыбнулся, бросив взгляд на гобелен[40], повешенный за его спиной: полупрозрачная Святая Дева показывает миру младенца Христа, который смотрит удивленным взглядом глубокого старика. Гийом видел в этом чудо во всей его бесконечной мощи и абсолютной полноте. Короче говоря, мечту о совершенно невозможном мире. Тем не менее, вопреки людской грязи, в которой барахтался каждый день, несмотря на прозвище, которое он втайне сам себе дал – «советник выгребных ям», – Ногарэ знал, что сила, которая поддерживает его в жизни, – это абсолютная вера в Спасителя, в Божественного Агнца.

Вошел привратник, который нес перед собой блюдо. Склонив голову, он еле слышно прошептал:

– Ваш обед, монсеньор. Я бы не осмелился вас беспокоить, но…

– Поставь на каминный колпак. Мой… приглашенный уже здесь?

– Еще нет, мессир. Когда он придет, я тотчас же дам вам знать.

– Хорошо, а теперь оставь меня. Когда он появится, проводи его в прихожую in opaco[41]. И чтобы никто его не увидел. Отвечаешь за это головой.