и так далее). Его роль в том, что он «ставит зеркало перед каждым, чтоб в нем отразилась глядящего сущность». Это и позволяет людям обрести «свое лицо и сердце», «делает мудрыми чужие лица».

Нам известно немало имен создателей поэтических произведений. Нетрудно заметить, что в творчестве наиболее талантливых из них традиционная поэтика становилась средством для выражения, хотя и в рамках канона, глубоко личных чувств. Совершенно очевидно проявление поэтической индивидуальности в уже упоминавшемся стихотворении Тлальтекацина, посвященном красоте женщины (теме вообще редкой для поэзии науа), в произведениях Куакуацина, воплотившего традиционную тему быстротечности жизни в универсальный образ мировой поэзии — «жизнь есть сон», в мужественной речи правителя Теночтитлана Ашайакатля («Песнь стариков»). Высшая фигура поэтического мира науа, конечно, поэт-мудрец, который отваживался отходить от канона и думать по-новому.

Среди песен-цветов довольно легко вычленяется слой поэтических произведений, в которых поэтическая философия науа достигла наивысшего расцвета перед своей гибелью в XVI веке. Привычные темы бытия на грани жизни и смерти обретают глубоко субъективный, личностный оттенок. Вместо солдатской бравады воинов, словно напоказ мечтающих о смерти во имя бога солнца, вместо меланхолических сетований по поводу неизбежности гибели всего сущего здесь преобладает настойчивая решимость добиться истины о бытии, порождающая то страстные крики смятенной души, то сомнения в правильности общепринятых представлений о мироздании. Истин бог или не истин, есть он или нет его, где он — может, он только издевается над людьми — эти мучительные для древнего человека вопросы поражают своей смелостью и остротой. Ведь за ними стоит главный вопрос гуманистической проблематики о сущности и ценности человека, без всякого сомнения составляющей подпочву всей поэзии науа. Как можно судить по некоторым сведениям, эти вопросы, приобретшие характер напряженных духовных исканий в творчестве выдающегося поэта древних науа правителя Тескоко, философа, зодчего Несауалькойотля, были связаны с определенным кризисом традиционных религиозных идей. Если в Теночтитлане поклонялись кровавому богу Уицилопочтли, культ которого отрицал какую-либо ценность человеческой жизни, то в Тескоко существовала оппозиция человеческим жертвоприношениям. Произведения Несауалькойотля уже, собственно, и нельзя отнести к песням-цветам, ибо здесь нет традиционной пышной и нередко затемненной метафорики, лексика своей ясностью и простотой соответствует бескомпромиссности вопросов и степени напряженности духовных исканий.

Несауалькойотль, как и его современники, в своих поисках не пошел дальше традиционного для гуманизма древних скептицизма и его оборотной стороны — эпикуреизма. Но и это был значительный шаг. В эпикуреизме, отличающемся у древних науа удивительно благородными мотивами (дружба, верность, поэзия, цветы…), поэт обретал, в противовес мрачным силам непостижимого космоса, опору в земном бытии как в истинно данном человеку. И более того. В стихотворении Айокуана Куэцпальцина, поэта XV века, «Да пребудет земля!» эпикуреизм явно выходит из традиционных границ и тема наслаждения радостями жизни обретает монументальный утверждающий характер: «Да пребудет земля наша вечно! Да стоят нерушимо горы!»

Остается только гадать, какое получили бы развитие наметившиеся в поэзии науа новые гуманистические мотивы, ибо она, как уже говорилось, закончила свое существование с конкистой в начале XVI века, успев увековечить этот трагический момент в эпико-лирических песнях («Погиб народ мешикатль», «Пленение Куаутемока», «Последние дни осады Теночтитлана»), которые увенчали эту яркую страницу мировой поэзии.

После завоевания Мексики испанская церковь использовала поэзию и театр-пантомиму науа в целях распространения католической веры, но впоследствии колониальные власти запретили даже такую форму развития местной традиции, и она угасла к концу XVIII века. Науа, территория которых стала центром формирования мексиканской нации, влились в состав нового населения и утратили черты национальной культуры и быта.

Однако искусство науа, как и других народов Мексики, не погибло вовсе. Уже в колониальное время не только мексиканское зодчество в стиле барокко, но в определенной мере и испаноязычная поэзия испытали воздействие коренных традиций, в том числе песен-цветов. В XX веке в Мексике после буржуазно-демократической революции 1910–1917 годов начался так называемый «индейский Ренессанс». Зародился он в знаменитой монументальной живописи Давида Сикейроса, Диего Риверы, Хосе Клементе Ороско и других художников, а затем мифология науа стала важным источником национального своеобразия и для литературы. Теперь, когда поэтическое искусство науа, благодаря трудам переводчиков и истолкователей, стало доступным широким кругам, когда выходят статьи и книги, посвященные творчеству индейских предков современных мексиканцев, возникли возможности и для новой жизни поэзии науа.

Значительно слабее, чем поэзия науа, известно нам творчество древних майя, создателей замечательных цивилизаций, многочисленных городов-государств, знаменитых своей архитектурой и фресковой живописью. До наших дней дошли только осколки поэзии этих народов, не составлявших такого единства, как науа, и говоривших более чем на двадцати языках (юкатекском, лакандонском, киче и других). Множество моментов, сближающих науа и майя, позволяет предполагать определенную близость их поэтических систем, опиравшихся на во многом сходную мифологию. В отличие от науа, майя создали иероглифическое письмо, но оно еще не было столь тонко развито и столь широко распространено, чтобы стать прочной основой «литературного дела», и, очевидно, главным способом существования поэзии являлась устность. Жанровая система у майя была высокоразвитой: мифологические сказания, гимническая и обрядовая поэзия, эпические песни, календарный фольклор, связанный с циклом сельскохозяйственных работ, театр-пантомима (мы не говорим здесь об исторических анналах, о своего рода дидактической литературе, книгах пророчеств, созданных на латинице уже в колониальное время).

Так, записанный в XVI веке мифологический эпос индейцев-киче «Пополь-Вух», или «Книга народа», содержит инкрустированные в его текст гимнические песнопения. В отличие от соответствующих жанров у науа, гимны майя-киче проще, им не свойственна сложная и изысканная метафорика, они содержат обращенные к богам конкретные, деловые просьбы о продолжении рода, изобилии, покое. Дошедшая до нас драма киче «Рабиналь-ачи», в сравнении с театром-пантомимой науа, стоит, по мнению ее исследователя и переводчика[2], уже на пороге эсхиловой трагедии. И в самом деле, «Рабиналь-ачи» отличается меньшей условностью сюжета и меньшей интенсивностью мифологизма. На первом плане здесь скорее человеческое начало, героический характер воина Кечеачи, которому предстоит быть принесенным в жертву, и мы явственно ощущаем противоречие между традиционными представлениями о почетности такой смерти и живым человеческим чувством любви к жизни, природе, к родным лесам…

Особенно интересны песни, представленные в рукописи под названием «Книга песен из Цитбальче», обнаруженной в одном из юкатанских селений уже в нашем веке. Эти обрядовые песни, исполнявшиеся в сопровождении танца, отличаются лаконичностью языка и яркой, ясной образностью. Радостным чувством единения с природой и причастности к ее жизни проникнуты гимны солнцу, побеждающему мрак («Песня сказителя»). Следует выделить также свадебные и любовные песни: «Песня о