же гнуснейшее бысть перед ним старых прелюбодейство, суще умаленных смыслу. По сей пункт отдаю мой сыновский долг, душевным плачем моля Ваше величество, дабы изволение Ваше причинствовало его совести умному о себе расположению».

Впрочем, существовала и другая, более прозаичная причина протеста Конона (поддержанная его братьями): они подозревали, что невестой, согласившейся выйти за дряхлого старика, движут банальные, корыстные побуждения: «…еще я верю, что она для того идет в замужество, чтоб ей нас, детей его, лишить наследства». Петр оставил просьбу К.Н. Зотова без внимания: воля его оставалась, как всегда, непреклонной; шутовское празднество, длившееся много дней, было пышным и безобразным. Как и во многих других публичных действах петровской поры, царь видел в этой свадьбе не только традиционно грубое развлечение, но, согласно принципам культуры барокко, вкладывал в нее определенный символический смысл. Возможно, прав был английский дипломат Джордж Маккензи, заметивший о шутовской свадьбе Н.М. Зотова, что царь «…намеревается, являя самые радостные зрелища, сделать все возможное, чтобы вдохнуть в них веру в то, что люди во всякие годы могут быть молодыми». И правда, как раз накануне, в 1712 г. сам Петр, достигший сорокалетнего рубежа (возраст, в котором умер его отец, царь Алексей Михайлович) венчался с Екатериной. Для братьев Зотовых (старший брат Василий был комендантом Ревеля) это мероприятие было, конечно же, оскорбительным и угнетающим, а когда в 1718 г. Н.М. Зотов умер, началась предсказанная Кононом свара за наследство. Вдова, следуя букве закона, требовала себе четверть довольно значительного состояния покойного мужа. Это, естественно, не устраивало сыновей Н.М. Зотова. В 1720 г. Конон Зотов, будучи уже капитаном второго ранга и командуя линейным кораблем «Девоншир», послал царю челобитную, в которой писал, что расценивает выделение вдове доли владений отца как кражу и что вдова в принципе виновата в смерти Н.М. Зотова. Там же Конон приводит слышанную им лично ироническую шутку царя: «…отец наш скорея от нея умер, сам ты, премудрой Государь, изволил сказать отцу моему, когда он занемог вскоре после своей женидбы, что совокупление с женою старого мужа есть ему отрава». 27 июня 1720 г. на лоскутке бумаги Петр ответил на челобитную К.Н. Зотова, отказав братьям Зотовым в их прошении: «Учинить по старому Уложенью и по духовной, только впредь никто да не женитца, и никто замуж да нейдет с сего числа без контракту, учиненному прежде, такого, чтоб муж знал, что жена ему оставит, также и жена знала б, что муж ей оставит после смерти». Последняя сентенция премудрого государя, фактически вводящего в России институт брачного контракта, так и не была никогда оформлена в виде закона.

В 1718 г. Н. М. Зотов умер. Его место «князь-папы» заступил Петр Иванович Бутурлин (бывший «архиереем» и овдовевший к этому времени). Петр I, очень любивший всяческие рискованные эксперименты (в том числе и с живым человеческим «материалом», задумал водворить Анну Еремеевну на прежнее место – жены «князь-папы». Но она, дважды вдова, «целый год не соглашалась выходить за него», однако в конце концов «должна была повиноваться воле царя».

Свадьбу П. И. Бутурлина и А. Е. Зотовой приурочили к большому маскараду и праздновали 10 сентября 1721 г. В этом грандиозном маскараде участвовало уже около 1000 масок.

Костюмированный бал XVIII века.

В назначенный день в 8 часов утра «по сигнальному выстрелу из пушки» все участники церемонии, скрывавшие свои лица под масками, а костюмы под плащами, собрались на площади перед Сенатом и Троицкой церковью, где происходило (как ив 1715 г.) венчание новобрачных, во время которого «маршалы» на площади разделяли и расставляли маски «по группам». После окончания бракосочетания («князь-папу венчали в полном его костюме»), когда жених с невестой вышли из церкви, сам царь «ударил в барабаны», его величество представлял корабельного барабанщика и не жалел старой телячьей кожи инструмента, будучи мастером своего дела» – все костюмированные сбросили плащи, и взорам предстало необыкновенное разнообразие маскарадных персонажей: «Царь, одетый, как сказано, Голландским матросом или Французским крестьянином и в то же время корабельным барабанщиком.

Перед ним шли три трубача, одетые Арабами, с белыми повязками на головах, в белых фартуках и в костюмах, обложенных серебряным галуном, а возле него три другие барабанщика, именно: генерал-лейтенант Бутурлин, генерал-майор Чернышев и гвардии майор Мамонов, из которых оба первые были одеты как его величество. За ними следовал князь-кесарь И. Ф. Ромодановский в костюме древних царей, в бархатной мантии, подбитой горностаем, в золотой короне и со скипетром в руках, окруженные толпою слуг в старинной русской одежде. Царица, заключавшая со всеми дамами процессию, была одета Голландскою или Фризскою крестьянкою в душегрейке и юбке из черного бархата, обложенных красною тафтою, в простом чепце из Голландского полотна и держала под рукою небольшую корзинку. Этот костюм ей очень шел. Перед нею шли ее гобоисты и три камер-юнкера, а по обеим сторонам 8 арабов в Индийской одежде из черного бархата и с большими цветами на головах. За государынею следовали две девицы Нарышкины, одетые точно так же, как она, а за ними все дамы, именно: сперва придворные также в крестьянских платьях, но не из бархата, а из белого полотна и тафты, красиво обшитых красными, зелеными и желтыми лентами; потом все остальные, переодетые пастушками, нимфами, негритянками, монахинями, арлекинами, Скарамушами; некоторые имели старинный русский костюм, испанский и другие – и все были очень милы. Все шествие заключал большой толстый Францисканец в своем орденском одеянии и с странническим посохом в руке. За группою царицы, как и за царем, шла княгиня-кесарша Ромодановская в костюме древних цариц, в длинной красной бархатной мантии, отороченной золотом, и в короне из драгоценных камней и жемчуга. Женщины ее свиты имели также старинную русскую одежду. Его королевское высочество герцог Голштинский был со своею группою в костюме Французских виноградарей. (…) Другие, именно: гвардейские офицеры – как римские воины в размалеванных латах, в шлемах и с цветами на головах; третьи – как турки, индейцы, испанцы, персияне, китайцы, епископы, прелаты, каноники, аббаты, капуцины, доминиканцы, иезуиты; некоторые как государственные министры в шелковых мантиях и больших париках или как Венецианские nobili, наконец, многие были наряжены жидами (здешние купцы), корабельщиками, рудокопами и другими ремесленниками. Кроме названных масок были еще в разных уморительных нарядах: сотни других, бегавших с бичами, пузырями, наполненными горохом, погремушками и свистками и делавших множество шалостей. Были некоторые и отдельные смешные маски, как, например, Бахус в тигровой шкуре и увешанный виноградными лозами, очень натуральный потому, что его представлял человек приземистый, необыкновенно толстый и с распухшим лицом. Говорят, его перед тем целые три дня постоянно поили, причем ни на