— Так ты итальянец? — удивился парень.

— Да.

— Она спрашивает, нужен ли тебе соус к этой гадости.

Маттиа ошеломленно покачал головой.

Парень сказал синьоре только одно слово: «Нет». Она улыбнулась в ответ, наполнила тарелку Маттиа и пустила ее по столешнице прямо к нему. Парень взял себе то же блюдо, но, прежде чем поставить на поднос, с неприязнью понюхал его.

— Ужасная дрянь, — заметил он. — А ты что, недавно приехал? — поинтересовался он, все еще разглядывая жидковатое на вид пюре в тарелке.

— Да, — ответил Маттиа, и парень хмуро кивнул, как будто бы речь шла о чем-то очень важном.

Заплатив, Маттиа так и остался возле кассы с подносом в руках. Глазами он отыскал свободный стол в конце зала, где можно было бы сесть спиной ко всем и не ловить на себе чужие взгляды во время еды. Он уже хотел пройти туда, но перед ним появился тот же парень.

— Идем, — сказал он, — вон там есть место.

Альберто Торча работал в университете уже четыре года на штатной должности научного сотрудника по гранту, полученному в Европейском союзе в качестве поощрения за последние научные публикации. Он тоже от чего-то бежал, но Маттиа никогда не спрашивал от чего. Были ли они друзьями или просто коллегами? Ни тот, ни другой не смог бы ответить на этот вопрос, хотя занимали один кабинет и вместе обедали каждый день на протяжении девяти лет.

Был вторник. Альберто сидел напротив Маттиа и сквозь стакан с водой, поднесенный ко рту, увидел новый знак — идеально ровный темный круг на ладони. Он ничего не сказал, только выразительно покосился на эту отметину, давая понять, что ему все ясно. Джиларди и Монтанари, обедавшие за одним столом с ними, весело обсуждали что-то найденное в Интернете.

Маттиа одним глотком осушил стакан, слегка покашлял и сказал:

— Вчера вечером мне пришла в голову одна идея по поводу той непостоянной, которая…

— Прошу тебя, Маттиа, — прервал его Альберто, бросая вилку и откидываясь на спинку стула. Он всегда чересчур энергично жестикулировал. — Пощади меня хотя бы во время еды!

Маттиа опустил голову. Мясо на его тарелке было разрезано на совершенно одинаковые квадратики, и он аккуратно раздвинул их вилкой, оставив между ними решетку из ровных белых линий.

— Почему бы тебе не заниматься по вечерам чем-нибудь другим? — вновь заговорил Альберто, но тише, словно ему не хотелось, чтобы их слышали другие; вилкой он рисовал в воздухе небольшие круги.

Маттиа не ответил и не взглянул на него. Он поднес ко рту квадратик мяса, выбранный из тех, что оказались с неровными краями и нарушали тем самым геометрическую фигуру.

— Почему бы тебе не сходить иногда с нами выпить что-нибудь? — продолжал Альберто.

— Нет, — сухо ответил Маттиа.

— Но…

— Ну ты же знаешь…

Альберто покачал головой и нахмурился. Ему пришлось сдаться. Маттиа опять упрямился. С тех пор как они познакомились, ему удалось вытащить его из дому, самое большее, раз десять.

Он обратился к коллегам, сидевшим за столом, прерывая их разговор:

— Послушайте, а вон ту вы видели?

Через два столика от них в обществе пожилого господина сидела девушка. Насчет господина Маттиа знал, что это был преподаватель с геологического факультета.

— Не будь я женат, о боже, я бы знал, что с ней делать, — продолжал Альберто.

Джиларди и Монтанари сначала не поняли, о чем речь, а потом принялись вместе с ним строить догадки, почему такая красотка оказалась в компании этого старого напыщенного типа.

Маттиа разрезал каждый квадратик по диагонали. Потом сложил из них один большой треугольник. Волокнистое мясо остыло. Маттиа подцепил вилкой кусочек и проглотил его почти целиком. Остальные так и оставил на тарелке.

Выйдя из столовой на улицу, Альберто закурил с тем расчетом, чтобы Джиларди и Монтанари ушли вперед. Потом он остановил Маттиа, который шел, опустив голову, машинально ориентируясь на неровную трещину вдоль тротуара.

— Так что ты хотел мне сказать о той непостоянной? — спросил Альберто.

— Неважно.

— Да ладно, брось.

Маттиа посмотрел на коллегу. Кончик сигареты у него во рту был единственным ярким пятном среди этого серого дня, точно такого же, как предыдущий и, без сомнения, следующий.

— Мы не можем никуда от нее деться, — сказал Маттиа. — И надо принять как данность, что она действительно имеет место. Но, похоже, я нашел способ извлечь из этого кое-что интересное.

Альберто приблизился. Он не прерывал его, пока тот не закончил объяснение, потому что знал: Маттиа говорит мало, но когда говорит, стоит помолчать и послушать.

Груз последствий обрушился на нее всей своей тяжестью, когда года два назад Фабио шепнул ей в минуту близости:

— Хочу ребенка.

Лицо Фабио было совсем рядом, Аличе ощущала его дыхание на своих щеках. Она привлекла к себе его голову и уложила в углубление между плечом и шеей. Однажды, когда они еще не были женаты, он признался ей, что это самое лучшее место и его голова создана для того, чтобы лежать именно здесь.

— Так что скажешь? — спросил Фабио приглушенным голосом.

Аличе промолчала, только крепче прижала его к себе. У нее перехватило дыхание, оттого она и не могла говорить.

Она слышала, как он закрыл коробочку с презервативами, и сильнее согнула правое колено, чтобы ему было удобнее, и потом смотрела в пространство, не переставая ритмично поглаживать его голову.

Ребенок… Аличе неизменно откладывала эту проблему в сторону, как нечто такое, о чем можно подумать потом. А теперь она внезапно возникла перед ней, как разверзшаяся бездна в темном потолке. Ей хотелось сказать Фабио: «Остановись, подожди, мне нужно признаться тебе…» — но Фабио действовал с обезоруживающим доверием и, конечно, не понял бы ее.

Она не хотела ребенка… или, может быть, хотела. На самом деле она никогда не задавалась этим вопросом. Он просто не возникал, и все тут. Когда Фабио овладел ею впервые, она почему-то представила, как эта клейкая, полная надежд жидкость оседает в ее худом теле… где ей суждено высохнуть.

Ее менструальный цикл прекратился еще тогда, когда она целиком съела пирожное с черным шоколадом. Истина же заключалась в том, что Фабио хотел ребенка, и она должна была родить его. Должна, потому что, когда они занимались любовью, он не просил зажечь свет и не делал этого после самого первого случая у него дома, потому что, кончив, он опускался на нее, и его тяжелое тело отгоняло все страхи, потому что он молчал, лежал рядом, и этого было достаточно. Она не любила его, но его любви хватало на обоих.

После того вечера, когда он сказал о ребенке, секс приобрел для них некое новое свойство, теперь он имел определенную цель, и поэтому они отказались от всего лишнего, довольствуясь самым необходимым.