живешь, в карете (бесы) с тобою же ездят и в соборную церковь и в Верх к царю под руки тебя водят, любим бо еси им.

- Как им тебя не любить? Сколько християн прижег и пригубил злым царю наговором; еще же и учением своим льстивым и пагубным многих неискусных во Ад сведе! Никто же ин от властей, яко же ты, ухищрением басней своих и пронырством царя льстишь и люди божия губишь. Да воздаст ти Господь по делом твоим в день Страшного суда! Полно мне говорить. Хощу от вас ныне терпеть… Мне сие гораздо любо: Руская освя-тилась земля кровию мученическою!"

„А о Павле крутицком, - замечает Аввакум в другом сочинении, - мерско и говорить: тот явной любодей, церковный кровоядец и навадник, убийца и душегубец, Анны Михайловны Ртищевой (жены видного советника царя Алексея Михайловича. - А. Б.) любимой владыка, подпазушный пес борзой, готов зайцов Христовых ловить и во огнь сажать!"

В частности, Павел мучил на патриаршем дворе детей Аввакума и его духовную дочь монахиню Агафью. С Иларионом и Павлом сотрудничал Иоаким - чудов-ский архимандрит, позже ставший патриархом московским и всея Руси. Аввакум ставил ему в вину преследования боярыни Морозовой по приказу царя Алексея Михайловича28. Здесь и кроется разгадка особого места, отведенного названной троице в публицистике Аввакума: Иларион, Павел и Иоаким, по отзывам многих современников, - креатуры царя, проводившего с их помощью собственную церковную политику.

Алексей Михайлович не случайно, вопреки требованиям русских архиереев, не поставил на патриарший престол нового человека после ухода Никона в новоиерусалимский Воскресенский монастырь. Ему были более удобны,,царевы потаковщики: Павел, митрополит крутицкий, Иларион, архиепископ рязанский, - которые, писал дьякон Федор, - не по святым правилом наскочиша на престолы архиерейския: попы убо быша в мире… и те убо два законопреступные архиереи утвердили все никонианство по хотению цареву, а прочие все власти нехотя последовали им, славы ради и чести временный". Также и проныра Иоаким сумел убедить царя в своей полной послушности - поэтому его и „поставили в Чудов монастырь архимандритом на Павлово место - пришел вор на вора, - восклицает Федор, - а вси на Бога! Павла же поставили митрополитом на Крутицы, пасти ветры".

Во время подготовки большого церковного собора 1666 - 1667 годов царь Алексей Михайлович, решая сложную задачу осуждения Никона и одновременно утверждения его преобразований в области обряда, раскрыл своим подручным „тайну сердца своего, а они и прочих всех властей уже усвоеваху, и утверждаху всех на новинах стояти, а древнее предание все презира-ти и не во что же вменяти". Для этого они активно обрабатывали архиереев и книжников, собирая их на Крутицком подворье и в Крестовой палате Кремля.

Большая древность (и, следовательно, по понятиям того времени, истинность) традиционного русского обряда была для отечественных архиереев достаточно очевидной. Тем большим цинизмом отличалась деятельность царских духовных слуг по ниспровержению этого обряда. „Сказа ми Павел архиерей, - с изумлением пишет дьякон Федор, - правду свою в Крестовой патриаршей (палате)… тихо и к слову некоему сказав:… и мы, диаконе, знаем, яко старое благочестие церковное все право и свято и книги непорочны; да нам бы царя оправить, того ради мы за новыя книги стоим, утешая его… Великий государь то изволили, а мы бы и ради по старым книгам пети и служити Богу, да его, царя, не смеем прогневати и сего ради угождаем ему: а за то уж Бог судит - не мы завели новое".

Желание царя утвердить новый обряд определялось многими соображениями, в частности внешнеполитическими. Алексей Михайлович был убежден (не вполне справедливо), что православное духовенство Украины и южнославянских епархий, на которые уже поглядывало российское самодержавие, ориентировалось именно на навогреческий обряд в соответствии со своей подчиненностью патриарху константинопольскому. Внутри страны царю представлялось опасным признать правоту фанатичных защитников старого обряда, не менее Никона склонных диктовать свою волю самодержцу: предлагал же Аввакум „роспись, хто в которые (епархии) во владыки годятца", указывая царю, кого куда следует назначить! Но после опыта с Никоном Алексей Михайлович хорошо усвоил значение послушной церкви и не жалел сил, чтобы иметь таковую.

Чтобы обеспечить нужное поведение российских архиереев на предстоящем большом церковном соборе, царь лично провел серию подготовительных мероприятий. Прежде всего, Алексей Михайлович потребовал от архиереев и настоятелей крупнейших монастырей дать ему письменный за собственноручной подписью ответ на три вопроса:

1) Как относиться к четырем восточным патриархам?

2) Как относиться к греческим книгам и обрядам?

3) Как оценивать решения никонианского собора 1654 года, поддержавшего курс на церковные реформы в России?

Иными словами, архиереям было предложено покориться царской воле, вполне ясно переданной им Иларионом, Павлом и Иоакимом, или открыто, письменно засвидетельствовать свое сопротивление самодержцу. Смельчаков не нашлось. Каждый из опрошенных согласился, что необходимо чтить православных восточных патриархов, их книги и обряды, и признал обязательными решения собора 1654 года.

Заручившись письменными ответами, 29 апреля 1666 года царь Алексей Михайлович открыл в Кремле собор русских архиереев. В своей речи он изображал плачевное состояние церковных дел и призывал ревностно потрудиться для наведения в церкви порядка. Царь особо обрушился на староверов, обвиняя их в богохульстве и мятеже и предупреждая собравшихся против „небрежения" в искоренении этих „дьявольских плевел". В знак покорности царской воле каждый участник собора русских архиереев должен был поцеловать греческую книгу, что присутствующие и осуществили. Успокоенный этим „единодушием", царь мог позволить себе не участвовать в следующих заседаниях собора, на котором главную роль играли Павел, Иларион и Иоаким.

На втором заседании собора архиереи обрушились на вятского епископа Александра - известного свое-мыслием и даже позволявшего себе осуждать никонианские книжные исправления. Запуганный епископ принужден был униженно каяться и дать письменное отречение от своих взглядов. Следующие заседания посвящались „увещеванию" сторонников старого обряда, из ссылок и тюрем свозившихся к Москве. „Обработка" вождей староверов продолжалась специально назначенными людьми и между соборными заседаниями, причем, согласно указанию Алексея Михайловича, духовные власти старались действовать в примирительном духе, уговаривая если не принять новый обряд, то по крайней мере не хулить его.

Старообрядцы в своих сочинениях неоднократно признавали, что власти беседовали с ними „тихо", уважительно, „кротко". Даже неистовый Аввакум записал, как ему говорили: „Долго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!" - Я отрицаюся, - продолжал протопоп, - как от бесов, а оне лезут в глаза! Скаску им тут с бранью с большою написал… И в Крестовой, стязався власти со мною, ввели меня в соборной храм и стригли… потом и проклинали; а