Но в этот день нас в лагуне оказывается трое – к нашему приходу там уже есть Цыпа. Присев на корточки, она делает что-то странное. Увидев это, Рэйчел говорит:

– Пфф…

Что именно делала Цыпа, я так и не поняла, у Рэйчел спрашивать не стала. Как только разгорелся костёр, Цыпа попросила согреть воды и для неё тоже. Когда она разделась, в глаза бросилось отсутствие волос в той части тела, где они должны быть, кроме головы.

– Зачем она сбривает там волосы? – спрашиваю я у Рэйчел, как только Цыпа удаляется на приличное расстояние.

Обычно Рэйчел не требуется время на размышление, её голова всегда полна теорий и версий, личных взглядов на любые происшествия, но не на этот раз.

– Ну, смотри, – объясняет она. – Одни парни сбривают волосы на лице, а другие отращивают.

– Может, тем, кто отращивает, просто нечем бриться или лень?

– Ну да, – со вздохом соглашается Рэйчел, – в каком-то смысле ты права. Мне есть чем брить, и совершенно точно лень. Подозреваю, что и в прошлой жизни никогда этого не делала. Думаю, мне было плевать на парней, которые не терпят эти волосы.

Я поняла, что речь снова о том, чем все практически бредят, и о чём я ничего не помню. Эта часть моей прошлой жизни не просто стёрта, а без следа.

Рэйчел однажды сказала, что без секса начинает сходить с ума. Пару раз я натыкалась на пары в лесу, занимающиеся этим, на парней, делающих это в одиночку, и уже начинаю думать, что со мной что-то не так.

Но не это заставляет меня хмуриться и молчать всю дорогу до лагеря. Мне неприятно от вопроса, поселившегося в моей голове: для кого сбривает те волосы Цыпа? Кто из парней не терпит эти волосы там? И зачем Альфа показал ей лагуну? Сама она точно не нашла бы её – слишком далеко.

Manchester Orchestra – Inaudible

Моя вторая менструация приходит на пятьдесят седьмой день, ближе к вечеру. У других девушек за это время всё случилось уже дважды, и ни одна из них не испытывала такой боли, как я. Недомогание – да, плохое настроение – да, даже боль немножко, но никто не падал в обморок. Никто не терял сознание по три раза за день, не корчился от боли, не сворачивался в улитку из-за неё же.

Жизнь без Леннона оказывается не то что невесёлой, а откровенно тяжёлой. Я прожила в его палатке больше месяца и привыкла ко многим вещам, стала воспринимать их как должное. Например, обязанность разводить костёр незадолго до сумерек, чтобы он успел прогореть землю для сна. После, нужно подождать, пока угли остынут, отгрести их в сторону, залить водой, чтобы не было пожара, перетащить палатку на место костра, прибить колышки.

Палатки у меня нет, и сплю я теперь на досках, а не на земле. Выпив капсулы от боли жду до самой ночи, пока они подействуют, но этого не происходит. Помня, чем всё закончилось в прошлый раз, я решаю развести костёр, чтобы прогреть землю и лечь на неё – именно это мне помогло тогда.

Дрова я приготовила заранее и уже давно – знала, что менструация неизбежно повторится, а добыть их не так теперь и просто – всё что можно в округе уже давно собрали и сожгли, и за каждой деревяшкой теперь нужно идти в лес, тащить её к лагерю, просить у ребят топор и рубить. Это так утомительно, что очень многие перестали каждый вечер разводить костёр, даже лагерный не всегда есть – как сегодня. Рыбу в обед запекли, и он потух сам собой. Так что, хоть дрова и заготовлены, есть другая проблема – чтобы развести огонь нужны силы, а их у меня нет.

Леннон со мной больше не общается. Здоровается, когда столкнёмся нос к носу, и даже спрашивает, как дела, но я же вижу, что через силу. И если есть возможность, если он успевает увидеть меня загодя, меняет свою траекторию, обходит стороной.

Но Леннон добрый парень, это известно всем. Он поможет, если его попросить. А если он откажет, Рэйчел точно согласится.

В его палатке темно и дверца закрыта – уже не сумерки, давно стемнело. Я долго не решаюсь позвать его, вдруг спит? Но на самом деле, конечно же, мне попросту не хватает наглости просить о помощи парня, на чью доброту я ответила безразличием. Даже хуже: выказала ему своё пренебрежение, он ведь понятия не имеет о причинах моего переезда. Дело не в нём. А во мне. И в другом парне. А может, именно это и обиднее всего?

Вдруг слышу из его палатки странное мычание. Прислушиваюсь – это женский голос.

– Ниже, парень, ниже… да здесь… ооо… ещё… ещё…

Я застываю и стою, как вкопанная, не из любопытства, конечно.

– Аах! – вскрикивает тот же персонаж в палатке. – Глубже, Леннон! Ещё! Резче, парень! Тебе нравится мой рот? Заслужи его! – требует тот же голосом Рыжей.

И я срываюсь, как ошпаренная. Даже про боль свою забыла.

Отдышавшись, решаю, что момент настал: пойду к нему, пожалуюсь, что болит живот. Попрошу помочь развести костёр. Он не откажет, это точно. И, возможно, останется на ночь. Он же остаётся со всеми, кому нужен?

Решить легко, тяжело решиться. Что-то останавливает и удерживает до тех пор, пока не наступает полная тишина в деревне. Все спят. Даже сексом уже никто не занимается.

Пока пробираюсь наощупь сквозь сосновую поросль от своей хижины до его, громкий голос внутри меня уговаривает остановиться. Я решаю, что голос принадлежит той части моей личности, которой управляют объективно вредные для выживания черты. Такие, как гордость, например. Как ревность и необоснованные обиды. Он ничего мне не должен, как и всем остальным, но никому не отказывает в помощи, когда она нужна.

На его хижину не падают тени деревьев, не закрывают её от холодного лунного света. Сегодня, оказывается, полная луна. Оттуда, из деревни, где кроны деревьев плотно закрывают весь небосвод, мы никогда не видим её целиком, только проблески, как стайку огоньков.

Так много света после того, как его совсем не было, останавливает меня. Я снова борюсь с решительностью, но понимаю: чем дольше буду стоять, тем тяжелее потом будет довести это дело до конца, а живот тянет всё сильнее.

Я вздыхаю. И иду. Твёрдым, ровным, уверенным шагом. У меня не только болит живот, но и взбесилось сердце, грозит вынырнуть сквозь рёбра наружу.

Подхожу, решаю вначале постучать, потом окликнуть. Заношу руку над брёвнышком-опорой, удерживающей плетёную стену, которой он отгородил свою пещеру от посторонних глаз, но она так и остаётся висеть в воздухе.

Альфа теперь тоже полностью накрыл пол в своей хижине остатками обрезанных досок для сруба. С таким покрытием костёр не нужен – на дереве спать тепло, и холод никогда не доберётся до тебя. Теперь настил его хижины – его же кровать, и поэтому обувь он оставляет снаружи.

Прямо у моих ног под выступом торчащего настила, спрятанная от дождя, и стоит пара его кроссовок, а рядом с ними ещё одна – поменьше. Свет луны достаточно ярок, чтобы различить на них все полоски и надписи. Такие носит только одна девушка в лагере.