– Ты хочешь идти? Зачем же тебе трудиться? Я ведь и сам могу пойти набрать. Непростительно будет мне допустить идти тебе, такой старухе! – отвечал простодушно монах.

Старуха отрицательно покачала головой:

– Ну нет! Ты гость! Сиди себе спокойно. Такая жалкая, заброшенная хижина, никакого угощения, да если еще я не позабочусь, чтобы хоть огня было вдосталь!.. Ну, одним словом, оставайся себе спокойно дома. Прошу тебя! – сказала она и вышла было из дома, но, вспомнив, должно быть, что-то, вернулась назад. – Я хочу кое-что сказать тебе. Я скоро вернусь. А пока я буду в отлучке, ты сиди здесь смирнехонько и не отходи от этого места. Да кроме того, там, в глубине дома… там моя спальня. Так вот, никоим образом не вздумай заглядывать туда! На это у меня есть свои причины. Если же ты не послушаешь меня, если вздумаешь посмотреть, то так уж и знай, не жди от меня ничего хорошего! – Она несколько раз повторила с настойчивостью свое требование.

Бонза отвечал:

– Ладно, ладно! Будет по-твоему. Раз ты говоришь не смотреть, так чего же ради стану я смотреть. Не буду, не буду; не беспокойся!

– Помни же! Ни под каким видом не смотри!

– Конечно же, не буду… и не подумаю.

– Ну, так я надеюсь. Однако надо поторапливаться. – С этими словами старуха вышла из дома и быстро направилась к горе.

Бонза остался в доме один. Он в раздумье сидел подле очага. Но вот он стал ощущать как будто какое-то беспокойство, и беспокоить его начали именно недавние слова старухи.

– Старуха так настойчиво повторяла: «Во время моего отсутствия не сходи с этого места и никоим образом не вздумай заглядывать во внутренние комнаты».

«Что бы это могло значить такое?» – думал бонза. И чем дольше думал он, тем непокойнее и непокойнее становилось на душе у него.

У человека вообще сильно развита склонность поступать наперекор. Если сказать ему: не делай этого, – то ему непременно захочется сделать именно это. Сказать ему: не смотри на это, – то непременно явится желание смотреть. Так точно и бонза. До этого времени он не думал ни о чем таком, но когда старуха запретила ему заглядывать во внутренние комнаты дома, то у него сразу же явилось желание непременно посмотреть, что там такое.

– Немножко только… мельком взглянуть, ведь, право же, это ничего, – подумал он и медленно начал подниматься с места. – Нет, нет! Хорошо разве будет, если я посмотрю, после того как она так наказывала не смотреть? А кроме того, кто знает, что может приключиться со мною? Ведь она так строго-настрого наказывала, предостерегала! Вот же ее слова: «А если вздумаешь заглянуть, то так и знай, не жди от меня хорошего». Нет, боязно! Ну его подальше совсем!

Он опять сел на свое место.

– Положим, что же? Оно, конечно, так. Но ведь опять же… Ее здесь нет; если я сейчас и взгляну малость, то об этом не будет знать решительно-таки никто, если только не скажу я сам… Однако посмотреть?.. Нет, лучше не смотреть!.. Так не смотреть?.. А ну возьму да и посмотрю!

Он несколько раз то вставал, то опять садился. Наконец решился окончательно.

– A-а… была не была! Посмотрю, пока ее нет дома, – решил он и, не раздумывая больше, осторожно пробрался во внутренние покои в глубине дома.

Заглянул туда… О ужас! Там целыми горами нагромождены были останки поеденных людей. В одном углу – головы, в другом – ноги. Все залито кровью, невыразимо противный запах ее ударил в нос. Бонза оцепенел от ужаса. Ахнул только он и тут же присел на чем стоял.

– Ой! Б…б…б…беда, беда! – лепетал он, потеряв всякую способность двигаться.

Беспомощно вертелся он на одном месте, все тело у него дрожало, колени стучали, но предпринять что-либо от страха он был не в состоянии. Понемногу наконец он оправился, пришел в себя.

– Эге! Так вот оно в какой дом попал я на ночлег. Это, значит, и есть обиталище той самой ведьмы, рассказы о которой я слышал уже давно. И ведь поди же! Какой радушной, какой приветливой старушкой прикинулась она! А вот оно… какова она в своем настоящем виде! Ну конечно! Такая страшная ведьма пожрет меня за один раз. Ах ты, беда какая! Как же быть тут? Как-никак, а однако нечего прохлаждаться в таком месте. Сейчас вернется ведьма. Что только будет тогда со мной? Попаду в беду. Ой попаду! Нет, коли так, то нельзя терять ни одного момента. Будь что будет! Поскорее только бежать отсюда!

Бонза живо изладился, выскочил за дверь и без оглядки пустился наутек.

– Эй! Стой, погоди! – окликнул его сзади кто-то, неизвестно кто.

Не слышит как будто бонза, больше и больше только прибавляет бега.

– Стой, погоди! – стало раздаваться все ближе и ближе за ним, и наконец ясно послышался голос старухи, хозяйки дома: – А! Негодный монашишко! Как ни наказывала я тебе, заглянул-таки ты, значит, в мою спальню. Ну погоди же, дам я тебе знать!

– Ай! Ай! Беда моя пришла! Пропал я, если она схватит меня! – лепечет бонза и стрелой несется, забыв совсем про свои усталые ноги. Летит монах что есть духу, и «Наму Амида буцу!» – шепчут его губы святую молитву.

– Стой, погоди! – раздается сзади.

Так бежали они немало времени, и перемешивались между собою молитва бонзы и окрики ведьмы. То жалобное «Наму Амида буцу!», то грозное «Стой, погоди!» оглашали одно за другим мертвую тишину ночи.

Но вот, на счастье монаха, стало рассветать. Ночь окончилась. Все нечистые, все оборотни боятся светлого солнца и не смеют показываться при нем. Как только рассветает, они сразу же слабеют и не могут уже ничего делать.

Так и эта ведьма. Чуть только рассвело, она тут же куда-то пропала, как будто ее никогда и не было.

Монах с облегчением перевел дыхание:

– Ну-ну! Попался же я в переделку; ведь едва-едва спасся! И это, конечно, благодаря божественной помощи, заступничеству святого Амиды, в которого я сыздавна верую. Благодарю тебя, Амида. Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!

И не раз, и не два вознес бонза свою горячую молитву Будде. А потом… Потом немало еще постранствовал он по белу свету, переходя из одной провинции в другую.

Такое, говорят, было дело в старину.

В давно минувшие времена, в седой глубокой древности, жил-был в провинции Танго, в местечке Мидзуноэ, рыбак по имени Урасима Таро.

Как-то вечером, когда он, выйдя, по обыкновению, на рыбную ловлю, направился было уже обычным своим путем-дорогой с морского берега домой, он наткнулся на группу детей восьми-десяти лет приблизительно. Самому старшему из них было разве что лет одиннадцать-двенадцать.

Собравшись кучкой, дети таскали взад и вперед пойманную ими молоденькую черепаху. Они теребили ее, забавляясь ею, как игрушкой, наконец, начали бить ее камнями, колоть палками, мучая беднягу как только могли.

Доброй души был Урасима; сострадателен был он. Увидев, как дети мучают черепаху, он проникся жалостью к ней.