Или, возможно, это наказание, определенное свыше… Когда эта мысль все чаще стала приходить в голову Эл-Ит, она ее усиленно отгоняла, потому что помнила: в Зоне Три такие мысли считались признаком душевного заболевания или чудовищного самомнения.

Однако навязчивая вера в то, что она сама виновата роковым образом, все больше отягощала ее. В конце концов, такие мысли неправильны только в Зоне Три, но вполне допустимы в Зоне Четыре, — а по всему выходит, что она теперь приписана именно к Зоне Четыре! Если она вообще приписана к чему-то — но откуда ей знать? Если она, допустим, виновата, тогда в чем, и почему такое наказание сочли подходящим для нее? Эти мысли — или то были эмоции? — накапливались у нее в голове, или, может, в сердце, которое постоянно пребывало в смятении и медленно закипало.

Иногда Эл-Ит подзывала Йори и стояла, обняв его за голову, глядя в его добрые и умные глаза.

— Йори, Йори, значит, я плохая? Ты не знаешь, что я такого ужасного сделала?

Но он выражал только любовь и доброту и вскоре, как принято у лошадей, опускал морду и щипал травку.

Ему было тут с ней одиноко. Однажды откуда-то из степи налетел табун диких лошадей с развевающимися гривами. Йори галопом умчался вслед за сородичами, стуча копытами так, что звенела земля. Весь долгий счастливый день Йори бегал наперегонки с ними, катался по земле среди пахнущих теплом трав и однажды умчался с новыми друзьями так далеко, что пропал из виду, так что Эл-Ит уже решила — не вернется совсем. Но он все же вернулся, один, в сумерках, и она увидела, что бедняга опечален и хотел бы остаться со своими единоплеменниками. Но Йори ткнулся своим мягким носом в ее шею в знак приветствия и терпеливо улегся, потому что с востока уже налетел ветер, и пришло время дать хозяйке укрытие на ночь.

Шли дни.

Однажды вечером, когда уже стемнело, вдали, на другом берегу ручья, Эл-Ит увидела человека, и он показался ей похожим на Бен Ата. Она перешла ручей по камушкам, побежала вверх по берегу навстречу мужу, он был по ту сторону границы. Но остановилась — плотность воздуха не позволила ей бежать дальше, и поняла, что этот человек не мог быть Бен Ата — уж слишком худой, отчаявшийся, да и во внешности ничего флегматичного, быкообразного, характерного для короля этой болотистой зоны. Но ее так потянуло к нему, что Эл-Ит поняла — перед ней все же Бен Ата. Их разделяла невозможность встречи, они стояли и во все глаза смотрели друг на друга, потом она позвала:

— Бен Ата!

И он, выждав некоторое время, в ответ хрипло прокричал:

— Эл-Ит!

Они не узнали голосов друг друга, вспомнили только взаимное раздражение от своей первой встречи. Но все же не уходили от границы до наступления темноты, когда стали видны только тени.

Эл-Ит больше не окликала мужа, и он не звал ее, но позже выяснилось, что оба много часов простояли, вглядываясь во мрак. Когда резкий ветер стал невыносимым, она вернулась к своему ручью, под теплый бок коня. В ту ночь Эл-Ит почувствовала внизу живота слабое трепыхание, — значит, ребенок все-таки был. Она приложила руку, определяя место, приветствуя малыша и одновременно испытывая противоречивые чувства.

А Бен Ата раздирали не менее противоречивые желания с того самого момента, как они расстались на границе, — он не знал, хочет ли ее возвращения или нет, но как только увидел там, в полутьме, буквально тень женщины в пламенно-желтом платье, в душе его произошел какой-то переворот: король Зоны Четыре тут же поскакал назад в лагерь, по пути обогнув павильон, где провел все эти дни, так же мало, как и Эл-Ит, сознавая, сколько протекло времени, и снова почувствовал, что из-за нее лишился здравого смысла. Но, оказавшись опять в своем лагере, в своей палатке, с Джарнти и другими офицерами, которые тактично его приветствовали, Бен Ата почувствовал, что его охватило, совсем как в павильонах… какое же именно чувство? Ему не спалось.

Дабиб, стиравшая белье в большом чане у задней двери своего домика, увидела, как Бен Ата перепрыгнул штакетник и большими шагами решительно направился к ней, как будто собирался перевернуть и ее, и чан с водой, и таз с мокрым отжатым бельем. Король остановился перед молодой женщиной и, взяв ее рукой за подбородок, заглянул в глаза, внимательно рассмотрел все лицо. При этом хмурился от напряжения, проводя какие-то свои сравнения. Дабиб это поняла, но не рассердилась. «Вот бедняга, несладко ему пришлось», — думала она, сохраняя на лице улыбку, но за гладкими смуглыми щеками и трепещущими веками скрывались ее истинные мысли. «Гм-м-м. Ничего, перетопчется», — решила она, когда Бен Ата, не извинившись, развернулся и направился прочь. И она втайне улыбнулась, мысленно поздравив Эл-Ит, представляя себе, как та сможет воспользоваться отчаянием и злостью этого мужлана.

Но Бен Ата просто не мог больше выносить этого смятения. Наступила пора новой кампании. Он лихорадочно затребовал к себе последние донесения со всех границ и обнаружил — конечно, ничуть не удивившись, — что наблюдаются перестрелки на границе с Зоной Пять.

— Пора дать им урок, — пробормотал он, присовокупив все прочие ритуальные и принятые магические формулы, и отправился в офицерскую столовую, чтобы обсудить все с окружающими и немного накалить обстановку.

Его подчиненные, как обычно, пришли в восторг от объявления новой войны. А Бен Ата тем временем сидел в своей палатке, думая об Эл-Ит, о ее презрении к нему, обо всех своих войнах и кампаниях. Вспомнил о последней — и впервые в жизни подумал о мертвых и раненых, потому что до сих пор его никто даже не натолкнул на эту мысль.

Бен Ата не мог отменить эту кампанию, потому что солдаты сочли бы его слабым и нерешительным, но также не мог он и сделать честное заявление — выехать перед всей своей армией и «пройти через всю эту говорильню, заварить кашу и ждать, как все это будет тянуться днями, неделями, пока не закончится». Эти мысли он счел предательскими и испустил какое-то подобие приглушенного злобного рева, который услышали все дневальные. Но они только обменялись взглядами, молчаливо сойдясь во мнении, что сейчас даже шептаться рискованно для жизни.

Бен Ата ринулся из своей палатки, вскочил на первую же попавшуюся лошадь и помчался на восточную границу, примыкавшую к Зоне Пять. Но неприятности мчались за ним по пятам!

— Что же я собирался сделать? — все время бормотал он, попеременно то подстегивая коня, то осаживая его и поглаживая по бокам… Морда коня была вся взмыленной из-за неудобного мундштука… Бен Ата считал, что там, в стране Эл-Ит, все ездят верхом без уздечки, без седла, без кнута… короче, без всего того, что у них тут требуется нормальному всаднику. Он ослабил захват мундштука, даже пробормотал несколько слов, как бы извиняясь перед животным, — и тут же снова почувствовал себя предателем. И вообще зачем это он скачет к границе с Зоной Пять? Он всегда ненавидел это место. Еще на подступах к нынешней границе тяжелая почва с богатым пахотным слоем, хорошие плодоносные поля, каналы, арыки и пруды и безграничные плоские пространства Зоны Четыре — словом, достоинства, наличие которых он всегда или до недавнего времени считал необходимыми для страны, сменились невысоким кустарником и песками, воздух стал разреженным и сжатым, с вечным привкусом пыли. Бен Ата никогда не углублялся далеко по этой ненавистной территории, но пленники и пленницы, которых демонстрировали ему солдаты, все сплошь были тощими чахлыми существами, грязно-желтого цвета, с вечно припудренными пылью конечностями, лицами и волосами. Бен Ата предполагал, что эта пыль, эта сухость были органически присущи им, но точно не знал. И никогда не спрашивал. Теперь король Зоны Четыре сообразил, что даже никогда не разговаривал ни с пленниками, ни с девицами, которых вталкивали ему в палатку, только командовал, даже никогда никого не допрашивал, а только наказывал или пускал в расход.