споры велись вокруг джаза и его места в панораме музыкальной жизни. Многие ораторы называли джаз легкомысленной музыкой наподобие танго или вальса, музыкой для саксофона, развлекательной музыкой. Новиков и Кабалевский противопоставили джаз и западную музыкальную традицию с одной стороны русской народной песне и национальной традиции с другой стороны. Остальные ораторы высказывались в поддержку одной из двух противопоставленных линий. К первому лагерю принадлежали Кац, Цфасман, Софронов, Шапорин, которые заявляли, что популярность джаза делает его важнейшим жанром, который необходим на фронте ничуть не менее других. Их противники считали джаз второстепенным жанром. Полковник Царицын из Главного политуправления поддержал Кабалевского во мнении, что западные корни джаза делают недопустимым его включение в русскую культуру (несмотря на тот факт, что западные страны выступали союзниками Советского Союза в войне). Музыковеды Рабинович, Левитин и Храпченко из Комитета по делам искусств указали, что, хотя джаз проник в русскую культуру и даже в фольклорные стили, все же он сохраняет свой легкомысленный, развлекательный характер и не способен передать глубину и силу чувств – это под силу только подлинной песне, и потому джаз может занимать лишь второстепенное положение.

Еще одну точку зрения высказывали Лебедев-Кумач, Ошанин, Цфасман, Шлифштейн и Левитин, которые полагали, что любой жанр, включая джаз, приемлем, если содержание и музыкальная форма песни вполне соответствуют друг другу. Судя по всему, большинство согласилось с этой позицией, хотя бы в теории. Другой вопрос – как она реализовалась на практике. Некоторые композиторы поставили вопрос, может ли легкая музыка служить подходящим оформлением для таких тем, как подвиг фронтовых медсестер или страдания ленинградцев, и не следует ли на откуп джазу отдать такие темы, как обувка и портянки и тому подобные пусть важные, но бытовые вещи. Противники джаза клеймили его сторонников как лишенных вкуса и, что гораздо хуже, патриотизма.

Трудно судить о том, что поэты и композиторы вынесли из этих дебатов и как они помогли в творческом процессе, но в итоговом отчете, написанном Хачатуряном, русская народная песня и фольклорный стиль получили статус официально одобренных. Это находилось в полном согласии с государственным курсом на подъем русского национализма, обращением к великой истории России и даже реабилитацией православной церкви. Нерусские этносы, впрочем, также получали признание на пленуме. Хачатурян отметил необходимость разнообразия, тем самым предоставив композиторам, если они предпочитают легкие жанры, право работать в этом русле. К композиторам также обратились с призывом развивать индивидуальную манеру, а не уподобляться, по выражению Дунаевского, стаду, которое из одного стиля кидается в другой. Судя по всему, по итогам пленума напрашивался такой вывод: следует работать самостоятельно, создавать песни, которые будут приближать победу и морально поддерживать армию и тыл, но не отрываться от корней народной культуры во избежание обвинений в безвкусице и тому подобных грехах (Пленум ССК, посвященный песне, 16.06–19.06.1943. РГАЛИ. Ф. 2077. Оп. 1. Д. 83).

Другая тема, которая горячо дискутировалась на протяжении всех военных лет, это значение лирических песен по сравнению с песнями призывными, боевыми, патриотическими. Поэт Иосиф Уткин утверждал, что солдат испытывает любовь и к родине, и к родным – женам, невестам, детям, матерям. К этим чувствам и должно обращаться искусство военных лет [Богемская 1995: 59]. Председатель Комитета по делам искусств Храпченко в своей статье, опубликованной в газете «Литература и искусство» 16 мая 1942 года, выразил противоположную точку зрения:

Если послушать иных теоретиков, то выходит, что только песни лирического содержания имеют право на существование. Никакие другие песни, кроме лирических, не признаются ни в Красной Армии, ни на радио, нигде. Это, несомненно, ошибочное и вредное мнение. Нет таких доводов, теоретических или психологических, которые могут опровергнуть важность героического искусства, которое подымает боевой дух [Богемская 1995: 60].

В этих дебатах содержание, качество текста и музыки, функция и воздействие песни – все становилось поводом для сложных и подчас едких оценок самого произведения, его авторов и исполнителей. Неопровержимость аргументов зависела от должности говорящего – им мог быть глава Комитета по делам искусств, глава какой-либо комиссии, член партии. Однако дебаты продолжались несмотря на то, что возражать таким оппонентам в политическом плане было опасно.

Еще один вопрос, который неизменно волновал композиторов во время войны, это вопрос о том, как песенники вписываются в общемузыкальный контекст. Довольно широко распространилось представление о том, что песенники – неполноценные, ненастоящие композиторы. В целях борьбы с этим мнением на конференциях провозглашалось, что песня столь же уважаемый музыкальный жанр, как и прочие, а создание песни – сложный творческий процесс. При всей своей краткости это музыкальное сочинение должно передавать настроение и раскрывать содержание. Велась работа, призванная поднять престиж песенников и уравнять их в статусе с композиторами-симфонистами, в том числе и ради того, чтобы побудить авторов, работавших в других жанрах, обратиться к созданию песен. Подчеркивалось, что песню следует оценивать, исходя из ее собственных качеств, а не из амплуа композитора. Как показано выше, многие композиторы работали почти исключительно в песенном жанре, другие к нему обращались крайне редко. Вопрос о значении песни по сравнению с другими музыкальными жанрами поднимался неоднократно и не отличался новизной. Но политические и идеологические задачи военного времени, вкупе с народной потребностью в песнях, выдвинули в композиторских дискуссиях этот вопрос на первый план, придав ему остроту, не свойственную мирному времени. В своих заметках, написанных вскоре после войны, композитор В. Н. Кочетов писал:

В эти суровые месяцы не хотелось еще писать отвлеченной музыки. Конкретность, ясная функция песни, создаваемой в те дни на фронте или в непосредственной от него близости, были тогда нужнее квартета, симфонии. И их временность, подобная статье, заметке или стихам фронтовых газет, себя оправдывала, так как хотя бы косвенно служила общей цели – обеспечить победу [Горяева 2006: 199].

Композиторы и поэты выполняли самую разную работу во время войны, но отдавали себе отчет в том, какую важную роль играет песня в их собственной военной биографии и в музыкальной жизни общества.

С 28 марта до 7 апреля 1944 года Оргкомитет Союза композиторов провел пленум, который в определенной степени стал продолжением посвященного песне пленума, состоявшегося в июне 1943 года. Шостакович выразил мнение, что большая часть первых военных песен была написана в спешке и была низкого качества. В песнях более позднего периода наметилось улучшение, хотя по-прежнему встречаются проявления дилетантизма. Дунаевский в своем докладе объяснил наметившееся улучшение тремя факторами: обсуждения, которые имели место в 1943 году, большой конкурс на создание гимна СССР и победы Красной армии (Пленум Оргкомитета Союза