Смотри, пацан, что, где плохо лежит, да как замки открываются. Так нет, он один раз на замок глянет, два раза на девочку, один раз на товары и опять же на неё. А та даже взглядом не одарит, изредка только скосит свой карий глазок, чтобы узнать, таращится на неё босяк или ушёл. И видя, что ещё таращится, улыбнётся сама себе, вся из себя гордая и неприступная.

И пошёл Буратино домой весь грустный, штаны сзади мешком висят до самых коленок, голову вниз опустил, только ботинки и видит. Пришёл, сел на кровать. Сверчок его увидел, даже перепугался:

— Что с тобой, тебя заметили или боишься? — гадал он.

— Не заметили, всё прошло хорошо, — грустно произнёс Буратино, — только пусть сторож лучше убьёт меня из берданки, ибо паскудна мне жизнь эта.

— Бог же мой, — у Сверчка даже лапы опустились, — неужели влюбился?

— Что за глупости вы говорите, синьор Говорящий Сверчок. Какая там ещё любовь, один дым плотских страстей и прочие глупости. А женщин я, так вовсе, презираю, — цинично заметил Пиноккио, падая лицом в подушку.

— Ох, не вовремя, ох, не вовремя, — причитал Говорящий Сверчок, — может, сухарик хочешь? У меня под комодом есть.

— Не хочу я сухарика.

— А что ты хочешь?

— Умереть.

— Куда тебе, дурню, умирать, если тебе от роду и двух недель нет.

— Зачем мне эта жизнь, нету в ней радости, одна пакость всякая.

— Ладно, не убивайся ты. По первости завсегда так: весьма болезненно. Ты лучше расскажи, как всё было: кто на кого смотрел и кто что говорил?

— Она выходила из коляски, такая красивая, такая красивая…

— Подробности можешь опустить.

— И говорит своей мамаше: «Глядите, маман, как на меня тот босяк таращится». А голосок у неё, чисто колокольчик серебряный.

— Понятно, — сказал Говорящий Сверчок, — это всё?

— Нет, не всё. Я пошёл за ними в магазин, а она на меня раз покосилась, другой раз покосилась и давай нос задирать, как будто в упор меня не видит. И улыбается, а улыбка у неё, синьор Говорящий Сверчок, не улыбка, а цветущий сад. Я такой улыбки…

— Да подожди ты со своей улыбкой дурацкой…

— Она у неё не дурацкая, а такая благородная…

— Да понял я, понял. Дай мне сказать хоть слово.

— Говорите, синьор Говорящий Сверчок. Только мне теперь ни до чего нет дела, так как я обречён умереть от неразделённой любви.

— Ну, понёс, ну, понёс. Что ты раньше времени разнылся, как баба. Она что, тебе отказала что ли?

— Нет, но она назвала меня босяком.

— А ты что, принц датский что ли? Ты давно на себя в зеркало глядел?

— Мне теперь зеркала ни к чему. Мой путь ведёт в могилу, — Буратино даже всхлипнул от жалости к самому себе.

— Ну что ж, тогда в добрый путь, — цинично попрощался Говорящий Сверчок, — а я почему-то думал по недомыслию, что ты хочешь завладеть её сердцем и всеми прилагающимися к нему органами.

— А что, это возможно? — оживился мальчик.

— Лёжа в кровати и обливаясь слезами — нет.

— А что нужно, чтобы покорить сердце женщины?

— Деньги, разнообразные аксессуары типа костюмчика, манер, французских словечек и знания эрогенных зон.

— Вот видите, синьор Говорящий Сверчок, у меня нет ни единого шанса. Денег у меня нет, из костюмчика — одни штаны, с пугала снятые, из всех французских слов я знаю только крем-брюле, а где находятся эти самые эрогенные зоны, мне и вовсе не угадать, — расстроился Пиноккио.

— Запомни, дурень, Главное — это деньги. И они у тебя будут, если сделаешь всё, как надо. Будут деньги — будет костюмчик. Французским словам я тебя научу. А насчёт эрогенных зон не переживай, потренируемся на соседском коте.

— Но как же на коте, он же мужского пола? — удивился мальчик.

— Вот дались тебе эти зоны. По большому счёту, настоящему мужчине надо знать только одну эрогенную зону, и у всех женщин она находится в одном и том же месте.

— Вы в этом уверены? — почему-то не поверил Буратино.

— Запомни, балда. Если у женщины в нижней области таза нет её эрогенной зоны, то это не женщина вообще.

— А кто же?

— А чёрт её знает, гомункул какой-нибудь.

Постепенно в душе мальчика стала крепнуть надежда:

— А вы уверены, что эта девочка может быть моей? — начал оживать мальчик.

— А я тебя хоть раз обманывал?

— Не припоминаю, — признался Пиноккио.

— Верь мне, парень, нет ничего такого, что было бы нам не по плечу. Но это вовсе не значит, что всё будет падать тебе в руки, как перезрелая груша. Тебе придётся как следует потрудиться, и тогда кареглазка будет твоей.

— Я готов.

— Готов? — Говорящий Сверчок даже засмеялся. — Ну, раз готов, бери пергамент, столярный клей и заклеивай щели в полу.

— Это ещё зачем? — удивился Буратино, он не мог понять, какое отношение имеют щели в полу к красавице, которую он решил добиться во что бы то ни стало.

— А затем. Не дай, конечно, Бог, но вдруг всё сложится не так, как надо, и полицейские выйдут на твой след.

— Не вижу связи между моим следом и щелями в полу. Причём здесь столярный клей и пергамент?

— Да при том, что на месте преступления ты оставишь и клей, и пергамент, а в полиции есть умники, которые не поленятся сбегать к бакалейщику и узнать, кто покупал клей и пергамент. После чего они будут искать маленького носатого мальчика. А много ли ты знаешь маленьких носатых мальчиков на нашей улице?

— Не много, — признался Буратино, — можно сказать, никого, кроме себя, не знаю.

— Вот и вот. А тут ещё лестница. А они тебя, голубчика, берут в тюрьму и спрашивают там. А спрашивать они умеют: «А не вы ли, синьор Пиноккио Джеппетто, ограбили магазин торговца Паоло?». Что ты им на это скажешь?

— Скажу, что не я.

— А они спросят «А зачем вам тогда столярный клей и пергамент?»

— Ну-у, — Пиноккио замялся, — даже не знаю, что и сказать.

— А ты им скажешь, что заклеивал дыры в полу, а то