Вот они, восемь «не тех» книг Дарвина:

1839 – «Журнал исследований в области геологии и естественной истории разных стран, посещенных судном Его Величества «Биглем»

1842 – «Строение и распределение коралловых рифов»

1844 – «Геологические наблюдения над вулканическими островами, посещенными во время плавания судна Его Величества «Бигля»

1846 – «Геологические наблюдения над Южной Америкой»

1851 – «Монография ископаемых Lepadidae, или стебельковых усоногих Великобритании»

1851 – «Монография подкласса Cirripedia. Том первый»

1854 – «Монография ископаемых Balanidae и Verrucidae Великобритании»

1854 – «Монография подкласса Cirripedia. Том второй».

И ни намека на трансмутацию видов, борьбу за жизнь или естественный отбор.

Пока удивительным образом все его книги – даже те, что о геологии, – становились ключевыми шагами на пути к работе, которая должна была все расставить по местам. Девятый труд Дарвина должен был стать настоящей бомбой. Он отчаянно хотел написать его, но к тому времени уже решил, что такая публикация была бы слишком опасной.

В науке нередко возникает подобная дилемма – опубликовать и потерпеть провал или не опубликовать и позволить кому-нибудь себя опередить. Можно выбрать либо поистине революционную идею, либо спокойную жизнь – но не то и другое сразу. Дарвин остерегался гласности и опасался, что придание его взглядов огласке навредит церкви. Но ничто так не побуждает ученого, как страх, что кто-нибудь другой обойдет его на финишной прямой. В данном случае этим другим оказался Альфред Рассел Уоллес.

Это был еще один исследователь Викторианский эпохи, столь же увлеченный естественной историей, как и Дарвин. Но по большей части потому, что это приносило ему доход. В отличие от Дарвина он не был дворянином и не имел самостоятельных доходов. Он был сыном малоимущего юриста[40], и в четырнадцать лет его отдали в помощники строителя. Вечера он проводил за бесплатным кофе в Зале науки на Тоттенхэм-Корт-Роуд в Лондоне. Это была социалистическая организация, поставившая своей целью свержение частной собственности и крах церкви. Испытания, перенесенные Уоллесом в молодости, развили в нем левые политические взгляды. Он сам оплачивал свои путешествия и зарабатывал на жизнь продажей собранных образцов – бабочек, жуков (торговцы требовали по тысяче маркированных экземпляров на ящик[41]) и даже птичьих шкурок. Он снаряжал экспедиции в Амазонию в 1848 году и на Малайский архипелаг в 1854-м. Во второй, на Борнео, Уоллес искал орангутанов, и где-то в подсознании у него зародилась мысль о некоторой связи между людьми и крупными обезьянами, и он решил изучить этого возможного предка человека[42].

В один печальный день на Борнео, когда из-за бушевавшего тропического муссона Уоллес не мог выйти на улицу, он написал научную статью, в которой обрисовал кое-какие непритязательные идеи, только-только пришедшие ему на ум. В итоге ее опубликовали в «Анналах и журнале естественной истории» в виде совершенно непримечательной статьи, посвященной «появлению» видов. Лайель, зная о тайном интересе Дарвина к такого рода вопросам, обратил его внимание на статью, и Чарльз начал читать. Затем другой друг Дарвина по переписке, Эдвард Блит, прислал ему из Калькутты аналогичную рекомендацию. «Что вы думаете о статье Уоллеса в «Анн. Ж. Е. И.»? Хороша! В общем и целом!» Дарвин встречался с Уоллесом незадолго до экспедиции последнего – только не помнил, какой именно, – и понимал, что его статья в «Анн. Ж. Е. И.» содержала полезные идеи о связях между похожими видами. Особенно те, что касались роли географии. Но также он чувствовал, что статья не вносила ничего нового, и отметил это в одном из своих дневников. Как бы то ни было, Дарвину показалось, что Уоллес все же говорил о сотворении, а не об эволюции. Но все равно написал ему письмо с пожеланием продолжать развивать эту теорию.

Это была Очень Плохая Идея.

Побуждаемый Лайелем и прочими, кто утверждал, что задержка позволила бы другим приписать себе все заслуги, Дарвин начал работать над более сложными эссе на тему естественного отбора, однако по-прежнему колебался насчет публикации. Все переменилось в один миг в июне 1858 года, когда почтальон принес ему ошеломительную новость. Это было двадцатистраничное письмо от Уоллеса, присланное с Молуккских островов. Тот прислушался к совету Дарвина, и это привело его к очень похожей теории. В самом деле – очень похожей.

Вот беда! Дарвин объявил, что труд всей его жизни «разбит вдребезги». «Ваши слова в полной мере сбылись», сообщил он Лайелю. Чем больше он углублялся в чтение записей Уоллеса, тем больше мысли, изложенные в них, казались ему близкими к его собственным. «Даже если бы Уоллес располагал моей рукописью 1842 года, то не смог бы составить лучший ее конспект!» – жаловался он Лайелю в своем письме.

Невозмутимые викторианцы вскоре посчитали, что и Уоллес, и Дарвин выжили из ума – причем в случае с первым это было недалеко от истины: он страдал от малярии, когда сочинял письмо Дарвину. Будучи настоящим социалистом, Уоллес не доверял суждениям Мальтуса, считавшего, что количество ресурсов в мире растет линейно, а численность популяции – экспотенциально, и что в конечном итоге населения станет так много, что оно не сможет пропитаться. Социалисты верили, что человеческая изобретательность способна бесконечно оттягивать это событие. Но к 1850-м годам даже они начали относиться к допущениям Мальтуса с бóльшим одобрением; как-никак, угроза перенаселения была прекрасным поводом для распространения контрацепции, что имело явный смысл для каждого истинного социалиста. В полузабытьи от лихорадки Уоллес размышлял об увиденном им огромном многообразии видов, поражаясь, как оно согласуется с идеями Мальтуса, и, сложив два и два, понял, что селекция животных могла проходить и без селекционера.

Как выяснилось, он весьма расходился во взглядах с Дарвином. Уоллес считал, что основное селекционное давление было обусловлено стремлением выжить в неблагоприятной среде – при засухе, буре, наводнении и тому подобном. Дарвин же судил о селективном механизме более прямолинейно, полагая, что его суть состояла в соревновании между самими организмами. А вовсе не в «окровавленных зубах и когтях», которыми Теннисон наделил природу в своем стихотворении «In Memoriam» в 1850 году – хотя когти тоже были наготове, а на зубах явно просматривалось нечто розоватое. По мнению Дарвина, среда была фоном с ограниченными ресурсами, но животные сами выбирали, кого съесть в соревновании за эти ресурсы. Политические убеждения Уоллеса помогли ему выявить цель естественного отбора – «претворить в жизнь совершенного человека». Дарвин не стал даже рассуждать об этом утопическом бреде.