Мистер Доджсон наконец постарел. Причем значительно. Он поседел и стал заметно прихрамывать, его худое тело окончательно утратило гибкость. Встречаясь в публичных местах, что было неизбежно, мы всегда держались с ним корректно. Но никогда не смотрели друг другу в глаза. Разве что издали, из противоположных концов двора перед колледжем, или забитого до отказа лектория, или в полной прихожан церкви. И я всегда ощущала, как его глаза выхватывают меня из толпы во дворе перед колледжем и провожают до самого моего дома, до тех пор, пока я не скроюсь в нем. Теперь меня это не радовало. Теперь я не чувствовала себя от этого особенной и любимой. Теперь я этого боялась. Боялась, что он может наконец увидеть меня — увидеть такой, какая я есть на самом деле, что часто делал его фотоаппарат, — и узнать правду.

Я тоже наблюдала за ним. Наблюдала, как он ходит на пикники с другими девочками. Наблюдала, как он водит их к себе в сопровождении гувернанток. Наблюдала, как он катает их по Айзис, и не могла не спрашивать себя: а рассказывает ли он им свои истории? Фиксирует ли своей камерой их души, их желания?

Ощущал ли и он на себе мой взгляд?

Этого я не знала, но знала другое: от него нет спасения. После публикации сказки «Приключения Алисы в Стране чудес», которую Льюис Кэрролл решил назвать «Приключения Алисы под землей», наши судьбы соединились навеки. Это произведение тут же стало классикой, и мистер Доджсон прилежно высылал мне каждое новое издание, включая иностранные. Опубликованное «Зазеркалье» он прислал мне тоже и в своей странной, уклончивой манере посвятил обе книги мне.

И что мне с этого? Только то, что благодаря человеку, из-за которого повзрослела скорее, чем мне хотелось бы, я навсегда осталась семилетней девочкой? У меня ушли годы, чтобы решить его последнюю, самую запутанную головоломку. Но я сомневалась, что разгадала ее до конца.

И все же воспоминания о нем преследовали меня. Везде, куда бы я ни направлялась. Его глаза, его слова всегда были со мной. Алиса в Стране чудес. Я чувствовала, что мне никогда не стать кем-то другим.

Даже в угоду Лео, вздыхая, думала я. Ведь он приехал в Оксфорд, уже готовый влюбиться в меня, я это знала. Инвалид, до последнего времени живший взаперти. Не естественно ли то, что он влюбляется в девушку, сотканную из его грез, из слов и картинок в книге, а не из плоти и крови и сомнительного опыта?

Порой я задавалась вопросом, о ком он мечтал — обо мне такой, какая я есть, бледной девушке с прямыми черными волосами и челкой? Или о златокудрой девочке в передничке? Я не могла спросить его об этом. Ибо боялась услышать ответ.

— Софи, не отставай! — резко бросила я горничной, шагая по дороге мимо библиотеки.

Свернув направо, я очутилась на Мертон-стрит, намного более узкой и менее людной, чем Хай-стрит или Сент-Олдейтс. Тут в основном располагались университетские здания, магазинов почти не имелось. Мне было ненавистно всюду появляться в чьем-то сопровождении, но что делать — я больше, чем другие девушки, могла подвергнуться риску общественного осуждения. К счастью, от Софи легко отделаться, хотя бы в гостях — она была существом бесхитростным, и ее внимание легко отвлекалось на сплетни прислуги. Обещание чая с пирожным в обществе экономки мистера Рескина, такой же сплетницы, как и он, займет Софи на время моей неизбежной встречи с самим хозяином.

Я быстро дошла до Корпус-Кристи, небольшого колледжа, примыкавшего к Крайстчерчу (оба граничили с Медоу), где жил мистер Рескин. Каблуки моих ботинок громко стучали по камням: я шагала по укромному мощеному дворику в форме прямоугольника к зданию Феллоуз, самому большому зданию Корпус-Кристи. Мне его фасад напоминал Букингемский дворец с крутой крышей по центру над имитацией колонн.

Я остановилась, хотя, даже в туго зашнурованном корсете, ничуть не запыхалась, и поправила шляпку. Софи, однако, вытерла лоб рукавом пальто.

— Ну и быстро же вы ходите, мисс!

— Ты просто не в форме. Ну-ка, живо поднимись по лестнице и постучись в дверь.

— Слушаю, мисс.

Я последовала за ней по ступеням на первый этаж. Софи постучала, и дверь открыла Полная краснолицая экономка с царственной, до смешного, осанкой.

— Мисс Алиса Лидделл к мистеру Рескину! — задыхаясь, объявила Софи.

— Входите, — произнесла нараспев экономка.

Проскользнув мимо нее в дверь, я передала ей мою визитку, затем, сняв шляпку и пальто, бросила их на руки Софи и стала ждать, когда меня проведут в гостиную к мистеру Рескину.

— Софи, сейчас время вечернего чая, а потому я уверена, ты не против пройти на кухню и полакомиться пирожными с экономкой мистера Рескина.

— О, благодарю вас, мисс! Это было бы замечательно!

— Ну ступай. — Я кивнула ей, а экономка между тем, чопорно присев в реверансе, отворила передо мной дверь в гостиную.

— Мой дорогой дружок! — Мистер Рескин поднялся с большого удобного кресла перед камином и, встречая меня, вышел на середину комнаты. Он был в своем обычном наряде: черном старомодном сюртуке, ярко-синем галстуке и жестких твидовых брюках.

— Только умоляю, не разыгрывайте, пожалуйста, удивление. Ведь я явилась к вам по вашему приказу, не так ли? — Я позволила ему поцеловать меня в обе щеки по континентальной моде, удивляясь, откуда только у него взялась эта привычка. Должно быть, из последнего путешествия в Италию.

— И давно вы стали так мнительны, моя милая? С каждым днем вы все больше и больше напоминаете мне вашу дорогую матушку. — Посмеиваясь от удовольствия, он жестом пригласил меня к стоящему в паре с другим креслу у камина. Кресла разделял стол, сервированный к чаю двумя хрупкими чашками с явно итальянским узором, таким же чайником, тарелками, серебряными приборами и маленькими пирожными.

Сняв перчатки, я оглядела гостиную. За четыре года, что мистер Рескин жил в Оксфорде, я ни разу не посетила его. Мы с Эдит обычно занимались с ним в нашем доме. Признаюсь, мне было любопытно взглянуть на его жилище, ибо я много слышала о том, как странно оно обставлено. Я увидела комнату, переполненную книгами, гравюрами и прежде всего картинами и фотографиями. Все это висело на стенах, стояло на мольбертах, прислоненных к мебели, на полу. Кроме того, здесь размещалось два застекленных шкафа с камнями всех форм и цветов, и каждый экспонат был снабжен аккуратной этикеткой с подписью. Словом, не комната, а музейная экспозиция.

С улыбкой — ибо в соседстве холодных научных артефактов, каждый из которых имел краткое описание, с близкими к абстрактным, пронизанными светом пейзажами Тернера, так любимыми мистером Рескиным, было что-то до странности привлекательное — я направилась к креслу, чтобы сесть, но застыла на месте.

Возле кресла, на низеньком круглом столике, в простой серебряной рамке стояла сделанная мистером Доджсоном фотография, где я была снята в роли попрошайки.

— Откуда она у вас? — Трясущимися и внезапно похолодевшими руками я взяла снимок. С него на меня смотрела я сама в семилетнем возрасте, одетая в цыганское платье. Упираясь одной рукой в бок и лениво протягивая другую вперед, я, дерзко усмехаясь, устремила победоносный взгляд ребенка, открывшего в себе женщину, в объектив.