— Поздравляю, Александр Борисович, вы отстраняетесь от дальнейшего ведения дела, — хмуро сообщил Костя.

— Спасибо, — в тон ему ответил Турецкий. — А почему поздравляешь?

— Потому что тебя всего лишь отстранили, а могли бы и вовсе с работы попереть.

— За что?!

— За хамство, превышение полномочий, нарушение субординации и еще много чего в особо крупных размерах.

— Не понял.

— Пасквили компьютерные писал?

— Мне казалось, у нас демократия, — встал в позу Турецкий.

— Когда кажется, креститься надо. Иди отсюда и скажи спасибо, что тебе не пришлось на себе испытать гнев Милютина, который до того перенес головомойку в администрации, где до того… Короче, заварил ты кашу.

— Но Президент-то хоть прочел?

Меркулов только отмахнулся.

Защищать капитана Храпунова Гордееву не хотелось. Для многих адвокатов по большому счету безразлично, виновен их подзащитный или нет. Во-первых, деньги: кому-то они все равно достанутся; во-вторых, слава: чем безнадежнее дело, тем значимее выигрыш, ну и, наконец, опыт. Денег на этом деле было не заработать, славы тоже, опыт, конечно, вещь немаловажная, но главное, ознакомившись с материалами дела, Гордеев был уверен, что Храпунов все-таки виновен.

Правда, первая же встреча с подзащитным несколько поколебала эту уверенность. Храпунов слово в слово повторил свое чистосердечное признание и сам предположил, что оправдать его не сможет даже самый гениальный адвокат. Да ему этого не особенно и хочется. Он, мол, совершил преступление, значит, должен быть наказан.

Гордеев уже знал, что убийство Невзорова раскручивал Саша Турецкий и что в какой-то момент он был отстранен. Знал он теперь и что завершал дело и передавал его в суд генерал Попов, замначальника Следственного управления ФСБ.

Все было гладко и стройно, но Гордеева неприятно удивила одна маленькая деталь: Храпунов пересказывал свое заявление дословно, тупо глядя перед собой, не испытывая никаких эмоций, кроме облегчения в конце рассказа. Как ребенок, которого долго третировали, заставляя выучить стишок. Вот он встал на табурет, отбарабанил и слез, испытывая восторг от того, что пытка наконец закончилась. Да и рассказывал Храпунов об обстоятельствах дела совсем не так, как излагал на бумаге. Складывалось впечатление, что писал он показания не сам, а под чью-то диктовку.

Попытки разговорить его ни к чему не привели: либо он не доверял Гордееву, либо опасался, что их разговор прослушивается.

Пользуясь старыми связями в прокуратуре и МУРе, Гордеев сумел добыть личное дело и несколько старых рапортов Храпунова. Он был прав. Капитан оказался родом из глухого Нечерноземья и, очевидно, когда в школе изучали правила пунктуации, пас коров, поэтому его рапорты отнюдь не пестрели знаками препинания. Точки он, конечно, ставил, а вот запятые у него попадались крайне редко, разве что при перечислении однородных членов предложения. Двоеточия, тире и дефисы были вообще экзотикой. Признание же хоть и было приближено к разговорной речи, но написано абсолютно грамотно.

При следующей встрече в следственном изоляторе в Лефортове Гордеев поставил вопрос прямо:

— Кто написал за вас признание?

Храпунов остался безучастен.

— Сам.

Гордеев протянул ему лист бумаги и ручку.

— Я вам продиктую сейчас пару предложений, а вы их напишете, хорошо?

— Графическая экспертиза? Зря. — Он пожал плечами и покорно приготовился писать.

— «Старший урядник — бравый престарелый казак с нашивками за сверхсрочную службу — скомандовал «строиться».

«У нас, как я уже говорил, еще и по сию пору царствует в литературе какое-то жалкое, детское благоволение к авторам: мы в литературе высоко чтим «табель о рангах» и боимся говорить вслух правду о высоких персонах».

Храпунов писал быстро и небрежно. Почерковедческая экспертиза бы, наверное, подтвердила, что его показания и данный отрывок писал один и тот же человек, но Гордеева, разумеется, интересовал не почерк. Как он и ожидал, Храпунов умудрился пропустить все знаки препинания, кроме концевых точек.

Разумеется, выводов из увиденного вслух Гордеев делать не стал. Подобного рода умозрительные заключения не смогут быть доказательствами в суде. Если Храпунова действительно квалифицированно подставляют, пусть они будут уверены, что он, Гордеев, забрел в очередной тупик.

Для очистки совести адвокат попробовал еще раз разговорить подзащитного, но тот снова не проявил заинтересованности в собственной судьбе. Значит, нужно искать за стенами Лефортова. Ибо если что-то нечисто с признанием, значит, просто не может быть все гладко и с фактической стороной. Значит, нужно искать свидетелей, которых еще не нашли и не обработали гэбэшники.

И Гордеев таки нашел то, что искал.

На заседание суда (а дело на первой инстанции слушала судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда) он пришел в черном: черный костюм, черный галстук, черные ботинки и черный кейс. Прокурор воспринял это как знак траура по заранее проигранному делу и одобрительно хмыкнул: человек, способный честно признать свое поражение, несомненно достоин уважения.

Но на самом деле траур был не по проигранной защите, а по самому подзащитному. Сейчас Гордеев уже совершенно точно знал, что признание высосано из пальца от первой до последней буквы, что Невзорова Храпунов не убивал, и даже мог это вполне аргументированно доказать. И он несомненно это докажет, ибо справедливость прежде всего. Но вот для Храпунова это оправдание и снятие обвинений наверняка будут равносильны смертному приговору, причем приведенному в исполнение без всяких отсрочек. Те, кто его подставлял, просто не позволят ему жить, зная, что он знает.

Храпунова ввели в зал. Он был совершенно спокоен, уселся, положив руки на железную решетку, отделявшую скамью подсудимых от зала, на Гордеева даже не взглянул. Серая неприметная внешность: не похож ни на служаку-милиционера, ни на киллера. Абсолютно растворим в толпе, и главное — никаких эмоций. Ни страха, ни раскаяния, ни озлобленности или досады — как будто все это происходит не с ним.

Появились судьи, которые почти наверняка еще до начала заседания готовы были вынести смертный приговор. Зал, в котором и было-то человек шесть, помимо основных действующих лиц, встал. И снова сел. Судебный процесс начался. Прокурор в спринтерском темпе допрашивал свидетелей, которые единодушно подтверждали, что Храпунов — злодей и злодейства свои совершал прямо у них на глазах. Причем глаза у всех были добрые, честные и широко раскрытые.

К тому моменту как за дело взялся адвокат, у судей и немногочисленных зрителей сложилось откровенно негативное впечатление о Храпунове-убийце.

До сих пор Гордеев хранил гробовое молчание, даже не пытаясь дополнительными вопросами свидетелям поколебать линию обвинения. Во-первых, свидетелей наверняка хорошо обработали, а во-вторых, большинство из них, скорее всего, действительно свято верят, что в той толпе у «Детского мира» они видели именно Храпунова.